— Вы указ Его Мудрости и Величия Блестящей земли Небес выслушали и поняли? — рявкнул Хон Гун.

— Да! — единодушно прокричали мы.

Тот редкий миг, когда мы поступали одинаково и дружно. Хотя толку—то мне в мире людей с его дружбы? Лучше иметь армию в сотню, а то и тысячу врагов, демонов может даже, чем одного такого друга, как он.

— Так отправляйтесь же в мир людей! — рявкнул глава императорской стражи.

И мы, с братом переглянувшись, приняли свой змеиный облик и полетели вперед, к гряде сияющих гор вдалеке. Правда, вскоре уже, еще не скрылись со взоров императорской гвардии совсем, Вэй Мин обогнал меня и бодро полетел вперед. Мол, он из нас самый первый. Он, мол, самый главный. И будто бы самым бодрым и целеустремленным он метнулся исполнять императорский указ и совершать подвиги. Ну, что за наглость? Подвиги же придется совершать мне!

Хотя он был моим старшим братом, наследником нашей семьи, так что сердито ус лапой протерев, я полетел вслед за ним. Пока вслед. Но я наслежу красиво на этой поднебесной земле! Родители будут гордиться своим вторым сыном!

Ян Лин

Он пробежал по коридорам, прижимая к себе ножны с мечом, лишь в нижних штанах и рубахе, кое—как завязанной и одетой не той стороной, босой. Волосы растрепаны и не убраны, рассыпались они по плечам или гривою бешеного коня неслись за ним, когда он уклонялся от разбегающихся стражников и служанок. Кто— то за ним опрокинул поднос и чашки из старого фарфора разбил, плакал, ругался на него. Ему было все равно. Лишь мысль одна спеклась на устах и в мыслях хрупкого высокого юноши:

— Сестра! Я должен спасти ее!

— Остановись, Ян Лин! — рявкнул кто—то из старшей гвардии, увидев его и узнав.

Он лишь оттолкнул его, ударив концом ножен в грудь.

— На площади у сада, Скрытого от глаз! — прокричал тот ему вслед, заставив внезапно приостановиться. — Только поздно уже!

Но после такого он, зарычавший, уже остановиться не мог.

Сумасшедший бег, бешеное сердцебиение, кровь на спекшихся губах. Закололо в боку.

Но стражей, преградивших ему путь к Скрытому от глаз, он, меч выхватив, раскроил по полам. В крови залитый, со слипающимися от пота волосами, метнулся вперед.

Слуги жались по бокам от площади. На другой стороне пара десятков стражей обступила очаг и огромный котел. Там глухо кричали изнутри, глухо стучали по толстому металлическому боку, вода плескалась.

— Она не виновата! — проорал он, подняв меч и ступив к ним.

Слуги и рабы шарахнулись в сторону — встретиться с его мечом не хотел никто — а воины лишь встали плотнее.

— У госпожи Дворца фей из—за нее случился выкидыш! Госпожа теперь при смерти! — сердито объявил один, смотря на юношу вспотевшего единственным глазом.

— Лжете! Ты лжешь! — проорал он.

— Велено ее казнить, — сухо сказал другой.

— Ты слишком наглый для сына рабыни, — добавил третий, полный и седой.

А крики в котле над огромным костром становились все тише и тише.

Он с воплем яростным кинулся на них. Двоим руки отрубил. Другие обступили его, загнали как тигра в кольцо. Он, глаза закрыв, шумно выдохнул и, подпрыгнув, перекружился. Молниеносное движение. Редкий блеск лезвия, перемазанного в крови, кровавые веера и брызги вокруг. И стражники с распоротыми грудями попадали.

Юноша шумно выдохнул. Перемазанный в крови, с глазами безумно горящими, волосами длинными и спутанными он был похож на демона. И слуги разбегались напугано. Разбегались рабы.

Нет, поднялся один, одноглазый. Опираясь на старый, верный меч.

Заглохли крики в толстом котле. Забурлила громче вода.

— Уже поздно, сын рабыни, — устало сказал одноглазый.

Юноша лишь подобрался. Позволил ему ударить первому. Сам по кровавой луже поскользнулся, упал, покатился.

Одноглазый встал, ноги расставив шире.

Ян Лин прокатился по луже крови между его ног, разделывая на две половины мечом.

Стошнило кого—то из слуг оглянувшихся. А старый раб замертво рухнул, за сердце схватившись.

Воин бросился к котлу, толкнул рукой. Кожа зашипела плавившаяся. Котел дрянной устоял. Тогда, заорав, Ян Лин пнул его что есть силы босой ногой.

Котел рухнул с подставки, крышка с маленькой дырою упала, да камень рухнул, лежавший сверху ее. Выплеснулся на старые плиты, поросшие мхом, поток кипятка. Да девушка выпала, почти девочка еще. Упала в луже кипящей воды, невольно раскинув руки. Покраснело лицо, шея, руки и ноги, видные из задравшегося подола. Он, когда увидел ее, не почувствовал, что струей кипятка и его по плечу плеснуло.

— Ну О! — отчаянно прокричал он.

Но та молчала. Шипела, проникая сквозь каменные плиты, кипящая вода, пах заваренный мох. Не сразу он, с сердцем остановившимся, заметил, как тихо—тихо вздымалась ее грудь. И сердце снова побежало его.

Он отчаянно обернулся. Кроме трупов здесь не было никого.

— И правильно, — сказал юноша сквозь зубы, — здесь нам и не поможет никто.

Он на несколько мгновений опустил оружие. Чтоб чужой пояс с ножнами содрать, забрать полегче меч. И, опоясавшись быстро, вложил в чужие ножны похищенное оружие. Затем девушку неподвижную подхватил, перекинул через плечо — она так и не очнулась — и побежал к воротам в жилые дома слуг ближайшей госпожи.

Губы двигались, он шептал:

— Забери мою Ци! Но только ты живи, сестра! Только ты живи!

Она молчала, хоть тело ее дергалось от бега. Да почти мгновенно побелели пряди его волос у висков, две морщины на лбу высоком красивом его пролегли.

Слуги седьмой императорской жены разбежались сразу, увидев таким его. Со стражниками пришлось сразиться. Он прорубался сквозь тех шестерых как тигр, которому один глаз подстрелили стрелой: чуял, как близко смерть стояла за его спиной, а потому рвался к свободе из последних сил.

Сердце стучало устало, по губам уже струилась кровь. Тело, казалось, объято огнем. Страшно хотелось упасть и уснуть. Навеки уснуть. Но обещание, данное матери на смертном одре, держит при жизни крепче большинства зелий и цепей.

— Спасти ее. Я должен спасти ее… — стучало то ли в висках, то ли срывалось с губ.

Это же обещание, как заклинание древнее, как демон верный, как тигр разбуженный за спиною охотника, не давал ему ни остановиться, ни упасть.

Оставив у конюшен три десятка трупов и сколько—то еще отрубленных ног и рук, он, оседлав коня и ношу драгоценную прижимая к себе рукой, покинул жестокую столицу.

Несколько часов скачки безумной. Конь, к счастью подвернулся отдохнувший. Но Ян Лин все равно иногда в ужасе оглядывался, не гонится ли за ним кто? А сердце в обваренной груди стучало едва слышно. Ее доброе сердце.

«О, за что нам такая судьба? Но я не смирюсь!»

Уже к вечеру, когда небо все на Западе окрасилось кровью заката, юноша спешился на узкой тропе, идущей к подножию скал. Осторожно опустил сестру неподвижную на камни. С пол рубахи своей куски широкие оторвал, завернул в несколько слоев. Положил ношу драгоценную на спину к себе, веревкою образованной накрепко к себе привязал. Дышать стало тяжело. Но сердце почти затихло в ее груди.

И, вспоминая известных всех богов, слова известных молитв, юноша к древним горам пошел.

Уже ночью, когда оборвалась нить последней тропы, он пополз по скале. Сдирая босые ногти, упорные руки с нежной кожей, по локти. Сжав зубы, он все лез и лез, полз и полз. К счастью, не видно было, сколько высоты осталось внизу, в темноте. И, к счастью, пальцы юноши, со скуки помогавшего матери шить и вышивать — единственное удовольствие наложницы из рабов, пока император к ней не заходил, а он к ней не заходил почти совсем — пальцы его после такого занятия не мужского стали чутки. Пальцы видели в темноте, какие камни с уступами и чуяли, какие самые устойчивые. Или просто боги вели его? Говорят старики, что боги помогают тому, в ком бьется верное сердце.