Я Ню

Голос вырвался из груди неожиданно громко. Голос… слышать свой голос… снова петь… до чего же хорошо! О, как я давно не пела на Небесах! Все боялась потревожить покой господ—богов, но здесь господа были уже не важны. Здесь не важны остались мои страхи, смущение. Петь! Петь, покуда я еще жива! Петь даже птице со сломанными крыльями, не сумевшей подняться в небеса! Петь! Покуда воздух есть в моей груди! Петь… мои песни — это воздух для дыхания моей души!

Как давно… как давно моя душа оставалась голодной! Целую вечность… я не решалась петь целую вечность, но я наконец—то запела! Песня… покуда лапы чудовищ не сомкнулись на моей шее, покуда когти не разрывают живота и плоти внутри… петь… пусть эта песня разрывает мое тело, пролившись из трепещущей души!

Счастье… когда сердце дорвалось до глотка воздуха! Слезы… слезы счастья и ощущения, пролившиеся глотком живительной росы. Даже на дне затхлого ущелья, среди окружавших меня демонов, я смогу пропеть! Петь… больше мыслей не осталось в сердце…

Петь… пусть растают мысли, пусть истает слово…

Петь… в песне души не всегда есть мелодия слов, но сам глоток живительного действия подобен чарующей мелодии!

А когда глаза распахнула, растратив весь воздух, выложив самый яростный и яркий порыв, вдоволь наигравшись с полузабытым голосом, то увидела демона, сидящего у моих ног. Локти в ноги упер, щеки ладонями подпер. Жадно спросил:

— А еще?..

Цокнула чаша, опускаемая на камень. Эн Лэй растерянно спросил, подавшись вперед:

— Ты, что ли, не воробей?

— Я соловей! — возмутилась, сжав кулаки.

— Спой еще! — потребовал демон. — Мне даже жрать расхотелось. Хотя… — грудь волосатую растер. — Такое странное чувство, будто нажралось что—то внутри. Но мне хочется еще. Спой!

— Чего еще?! — возмущенно с губ моих вырвалось.

Одно дело петь, когда сам захотел, другое — когда мерзкие демоны сидят и требуют! И этот проклятый Эн Лэй на меня так уставился, будь он неладен! Что он так на меня смотрит, будто у меня самой рога отросли?!

— Спой еще — и я разорву его на клочки, — вдруг предложил демон, за взглядом проследив моим. — А сердце его и душу я поднесу тебе.

— Э—э… — я вжалась в каменную стену.

— Зачем тебе демон—прислужник? — скептически приподнял брови низвергнутый бог. — Его еще кормить нужно постоянно. И будет разгонять всех симпатичных мужиков. Из постели, раз пустив, эту морду рогатую уже не выставишь. Никакой тебе собственной жизни. Они — задницы очень ревнивые.

— Не надо меня кормить! — возмутился вдруг житель преисподней. — А тебе отдам его душу и сердце, а его самого съем!

— Э—эй! — ровно сел Эн Лэй, плечи расправив. — Мы так не договаривались!

— Так я не с тобой договариваюсь, а с ней! — рявкнул демон, вдруг ко мне ступил — я вжалась в горный склон — и осторожно внезапно сжал мои плечи. — Ну, так что, о дева? Я убью его, а ты мне споешь еще?..

Про демонов я еще в мире земном, будучи простым духом—соловьем, наслушалась немало гадостей и ужасов, так морду демонскую терпеть возле себя… да мой род бы стошнило от отвращения, если узнают, чем моя скромная особа страдает вместо того, чтобы служить богам на Небе, куда меня с такою надеждой и почетом отправили!

Но досадить мерзко улыбнувшемуся опять слуге Властителя Бездонного ущелья, зарезавшему меня и лишившему на время или насовсем возможности принять птичий облик и подняться в небо, подслушать песни ветра и ловить его ласки, то страстно дерзкие, то нежные… о, как же мне досадить ему хотелось!

— Ну, заключишь ты договор с этой рожей, — внезапно невозмутимо продолжил Эн Лэй, отравы своей опять отхлебнув. — Даже если убьет меня, то с тобою надолго остаться не сможет. Может даже, сам тебя сожрет, разорвав твое горло иль грудь ночью. Они друг друга пожирают спокойно, не только лишь жрут друг у друга души.

— А ты что—нибудь умеешь, кроме как болтать, занудный феникс? — насмешливо вскинуло брови чудовище, по—прежнему не отпускающее меня из тупика.

— Драться! — торжественно поднял чашу свою Эн Лэй. — А потому мне никто другой не нужен.

И выглядел в этот миг прекрасный и наглый феникс неприступной скалой, я даже внезапно зависть к нему ощутила.

Но… эта зараза гордая внезапно невольно навела меня на ответ.

Драться. Тот, кто хорошо умеет драться, способен выжить и в одиночку. Тому, кто умеет драться, лебезить ни перед кем не нужно. Тем более, в мерзком Бездонном ущелье, полном всяческих отбросов.

— Я согласна, — как могла дружелюбно улыбнулась нависшему надо мною демону. — Ты учишь меня драться всем тем, что можешь, а я пою в перерывах между тренировками тебе мои песни.

Думала, Эн Лэй разозлится явлению нового врага на будущее, хотя бы поморщится, но он только ухмыльнулся, подняв чашу. Невозмутимо отпил. И исчез.

— Счас начнем? — деловито спросил демон.

— Прямо счас! — ответила я, желая разделаться с Эн Лэем поскорей.

А там, со временем, зарежу и навязавшегося ко мне чудовища, если самому не наскучить слушать соловья и по—доброму не уйдет. Тем более, надо мне усердно учиться, покуда он не захочет меня съесть. Чтобы я смогла в опасный час дать ему решительный отпор. И, увы, мой экзамен перед серьезный учителем будет со ставкою в жизнь, против моего учителя. Но стоит ли жалеть демона? Это чудовище, не будь моих песен, сожрал бы меня уже сегодня. Он своего желания поиметь меня, а потом съесть не скрывал совсем.

Я оправила мое ханьфу, внезапно обрадовавшись вырезам в подоле покойницы. Двигаться и драться мне будет удобно, легко будет двигать ногами.

Выпрямилась. Сжала кулаки.

— Давай начнем, о учитель!

И, поскольку предки учили нас уважать старших и учителей, я демону, чуть отступившему, ладонь на кулак положив, поклонилась.

Демон даже оторопел от моей вежливости, кажется, к подобному обращению не привык.

Но радостно прорычал:

— Пойду, подыщу тебе что—нибудь легкое для первого дня занятий, — и, спиною ко мне повернувшись мохнатой, к трупам пошел, невежливо их пиная и переворачивая грубо, задирая одежды и придирчиво ковыряясь в потерявшем хозяев оружии.

Раз спиною ко мне повернулся, значит, пока верит.

Пока верит.

Я оправила ханьфу, подтянула пояс, чтобы наряд с меня не улетел совсем.

Выпрямилась, руки скрестив под грудью, изображая всем видом своим невозмутимость. Если могла вообще изобразить. Подлая воробьиная душонка трепетала от ужаса, видя демона, придирчиво ковыряющегося в оружии и трупах. Видела как он с кого—то недобитого вырвал кусок мускулов с груди, вместе с рукой. Вырвал отчаянно притаившуюся, тусклую, почти неразличимую уже душу, окруженную черными грязными хлопьями — душу демона — и сожрал прямо тут, ничуть меня не стесняясь. Ну, хоть трупы на моих глазах не ел.

Заржав, он мне показал, подняв над головой, мерзкое то кольцо с лезвиями по краям, которым я сама едва не зарезалась.

Видимо, я скривилась весьма заметно. Он, посерьезнев, выпрямился, пнул под зад труп какого—то бога изгнанного, отшвырнув аж на несколько шагов, подобрал новый вид оружия полукруг—лезвие с перекладиной внутри.

— А вот это удержишь, — ухмыльнулся мне.

И ко мне обратно пошел.

Я терпела.

И наличие возле меня чудовища, с дыханием зловонным. И вонь с его лап и одежды начавших разлагаться трупов богов и демонов — он еще руками своими руки мои поднимал и осторожно сгибал, заодно как будто для дела коснулся и талии, легонько в другую сторону меня повернув. И запах пота его едкого терпела над головой, с волосатых подмышек, одна из которых виднелась в рукав ободранный и вызывала у меня брезгливость.

Встань по—новому, трусливый воробей. Подними в своих тощих руках оружие. Забудь хрупкого соловья, что живет на дне твоей души. Этот соловей обожает петь, но ни в Бездонном ущелье, ни на Небе песни его никому не нужны.

Стань ученицею Преисподней.