Вэй Юан

Ветер развевал длинные волосы, заплетенные в тонкие косички у висков и собранные отчасти на затылке серебряным кольцом с длинной острой шпилькой, но сам юноша, стоящий у обрыва скалы, сохранял неподвижность: замерло тело, замерла рука с мечом, замерло, казалось, и само его сердце. Но, стоило юноше, развалившемуся на каменном ложе поодаль, достать уже очередной кувшин с вином, как воин у обрыва резко повернулся, вскинул меч, шумно выдохнул. Яркий, слепящий глаза огненный шар устремился к напивающемуся. Но тот, внезапно оказавшись слишком ловким, торопливо оттолкнул бутылку и выставил вперед руку с трепещущим фазаном. И в сторону он лениво перекатился вовремя — полыхнуло огнем, ветер метнул в нос воину запах горелых перьев, но жаренная мясная корочка серьезно захрустела, оказавшись под почти ровными белоснежными зубами.

— Вэй Мин! — гневно вскричал воин, снова поднимая свой длинный и тяжелый меч — солнце по—особому высветило древние письмена на лезвии, составляя новый узор из вязи закругленных иероглифов. — Чем тебе не угодил священный фазан из Заповедного сада Небесного Императора?!

— Чем такая прелесть может не угодить? — спросил ленивец, серьезно прожевав откушенную плоть, и проглотил, облизнувшись.

— Да ты знаешь… — воин задыхался от гнева. — Знаешь, что тебе устроят за убийство одного из священных золотых фазанов?

— Я подумаю потом, когда уже устроят, — Вэй Мин лениво оправил полы длинного одеяния и сменил позу, улегшись на бок. — Тогда и узнаю, — и степенно от ножки прожаренной откусил.

— Ты… ты!

— Утихни, Вэй Юан! — лениво зевнул юноша, дожевав еще кусочек священной плоти. — Ты, кажется, собирался тренироваться.

— Но если… если у меня будут из—за тебя проблемы перед Великим Экзаменом, которые помешают мне тренироваться…

— Проблемы могут случиться из—за чего угодно, — серьезно отозвался Вэй Мин, снова впиваясь в священную плоть.

— Ты!.. — Вэй Юан судорожно сжал рукоять меча. — О, за что же боги послали мне такого никчемного брата?!

— Старшего, между прочим, — поморщился Вэй Мин, указал на притихшего, гневно раздувающего ноздри юношу заострившимся и идеально чистым ногтем указательного пальца. — Давай, начинай уже меня уважать! Прояви почтение к старшему брату!

— К наследнику, который опозорил весь дом Зеленых глициний? К тому, который уже двести лет не мог даже одного единственного задания с Великого Экзамена выполнить правильно?!

Но его особо не слушали, а сосредоточенно хрустели фазаном.

Внезапно прогремел гром, и огромная кроваво—красная молния разрезала небо. А затем рука Вэй Юана, держащая меч, задрожала. Кровавые иероглифы прошлись по его запястью до указательного пальца. Лицо воина исказилось от ужасной боли.

— Проклятье! Да что же это?!

Вэй Мин равнодушно посмотрел на свою руку, по которой неясные письмена прошлись от среднего пальца аж до локтя, поморщился, когда проступил последний, самый большой иероглиф.

— Проклятье, наверное, — невозмутимо отметил он.

— 3—за что? — подхватив запястье руки, держащей меч, прошипел Вэй Юан сквозь зубы.

— За фазана, наверное? — Вэй Мин, вздохнув, откусил приличный кусок.

— Да хватит жрать уже!!!

— А вдруг в темнице на дне Бездонного ущелья поесть уже не дадут?

Сердце Вэй Юана сжалось напугано. Бездонное ущелье, дно мира богов, место ссылки худших из преступников! Говорят, многие из них, падая, лишенные Ци и с крыльями отрубленными, разбиваются о камни. А редкие выжившие, искалеченные, ползут, пытаясь взобраться наверх, убивают других изгнанников и пожирают их души, чтобы хоть немного пополнить запас Ци. Тамошние изгнанные боги превращаются в демонов! Пусть даже в мир богов подняться они не могут, только если прорвутся в мир людей по какой—то редкой тропе—трещине, то на землях людей начинаются великие бедствия. И люди богов—изгнанников зовут только чудовищами! А брат так легкомысленно о казни и о затхлом том мире говорит! Но даже если и минует их участь сия, то с Экзаменом в помощники или в воины Императора могут возникнуть осложнения.

— Что?! — младший брат резко развернулся. — Но как же Великий Экзамен?! Меня в личную гвардию Императора Небес не возьмут, если я не сдам!

— Да на следующий год может уже и выпуштят, — прохрустел наследник.

Солнце заслонили силуэты летящих фениксов и драконов. Рука Вэй Юана с мечом задрожала.

— Но я хотел сдать с первой попытки!!!

— Я тоже хотел, — лениво сознался Вэй Мин, переворачиваясь на спину, сгибая одну ногу, и, обняв тушку погибшей птицы уже обоими руками, поднес к лицу и вгрызся в ее нутро, замазав все лицо в подтекающем жире.

Ли Кин

Отец сегодня был необычайно серьезным, даже серьезнее, чем обычно. Опять, что ли, всю выручку с нашей гончарной мастерской в Маджонг проиграл?! Мать притихпа на кухне, робко пытаясь что—то приготовить для нас и гончаров, последних трех оставшихся.

Кухарку—то отец давно продал, гончары почти все уже разбежались. Осталось только трое совсем древних стариков, до того старых, что, казалось, они даже выйти за стены поместья не смогут. Но они, помятуя о верности еще отцу нашего хозяина, всегда работали примерно, лишь совсем по тяжелым болезням из мастерской да от печей отлучаясь. Их трудами мы и жили. Служанок, что помогали матери, пришлось отпустить искать лучшей доли у более приличных хозяев.

Так что пока мать драла сорную траву во дворе, стремясь из нее приготовить что—то хоть мало—мальски приличное на обед, я протирала от пыли мебель и последние нераспроданные предметы, намывала полы. Сама не знаю, зачем, ведь гости к нам давно не ходили.

— Госпожа, но зачем это все? — часто спрашивала я. — К отцу давно уже не ходят: все его друзья уже спились или забыли его, а меня, если руки будут как у служанки, замуж никто не захочет взять.

— Молчи, Ли Кин! — вздыхала мать, утирая края глаз, по форме напоминающих лепестки лотосов: последнее, что осталось из ее украшений после долгой и нелегкой жизни во дворце, а потом и с моим отцом. — Молчи и крепись. Регулярные упражнения закаляют волю.

— И толку—то мне с этой воли? — однажды не сдержалась я. — Вы ж не воина из меня растите!

И мать потерянно притихла. Наследника они с отцом ждали давно, да рождались у них только девочки. Из семерых до дней юности дожила только я одна. Мать часто плакала украдкой. Отец, когда не был слишком пьян и не ходил в трактир, утешал ее, повторяя, что в том нет ее вины, а во всем виноваты «подруги» ее из дворца, которые неизвестно чем и неизвестно сколько поили ее. Да, впрочем, соседям этого не объяснишь.

Что отец похитил наложницу из дворца, безлунной ночью топившуюся на мосту близ столицы, каким—то чудом сбежав из дворца, то — тайна семейная, о которой никто из нас никогда не говорил. Мне и то сказали лишь раз, когда двенадцать мне минуло. И отец просил жизнью родителей моих поклясться, что я о том никому никогда не скажу.

Да, впрочем, когда подросла да обрывки из слухов о жизни в гареме главном столицы наслушавшись, я поняла, почему. Там регулярно кого—то травили, выводили младенцев из животов, делали из лучших красавиц «свинью», братья наследника гибли при каких—то таинственных обстоятельствах, однажды слег и больше не встал наш наследник, и долго, шумно выбирали нового, короче, жизнь в столице и во Внутреннем дворце кипела. Но я бы предпочла, чтобы жизнь моя так не кипела вовсе. Тем более, что дочерью у матери я была третьей, так что возможности моего родства с великим императором никакой не было. Да и мать б моя жутко умерла, если б узнали, что наложница императора сбежала и ложится с кем—то еще. Короче, мать молчала. И я молчала.

— Как поедите, приходите в мой зал со свитками! — шепнул мне отец, внезапно оказавшийся у меня за спиной.