— Немедленно выходим в море, — загорячился Пётр.

Однако, поразмыслив, понял, что надо всё же кончить фрегат, тем более что там осталось не так много работы. Однако не отказал себе в удовольствии выйти на яхте в залив и походить на ней часа два.

Быстро были закончены отделочные работы на «Петре и Павле». И опять явился Бозе, посланец польского короля Августа, всё с той же просьбой: помочь войсками, поскольку-де Конти не смирился и уже собрал под свои знамёна армию в одиннадцать тысяч человек.

   — А разве у самого Августа нет армии?

   — Есть.

   — Ну так в чём дело?

   — Его армия из саксонцев, и если учинится драка, ещё неведомо, на чьей стороне окажутся поляки.

   — Но я же говорил, чтоб нам вступить в Польшу, нужна письменная просьба сейма, — сердился Пётр.

   — Но её невозможно сейчас получить, ваше величество.

   — Почему?

   — На сейме до сих пор много сторонников де Конти. И дело часто доходит до потасовок. Разве вы не знаете поляков? Кроме того, на стороне де Конти и литовский гетман Сапега.

   — Август обращался к кому-нибудь ещё за поддержкой?

   — Да. К Австрии.

   — И что Вена?

   — Австрия обещала помочь.

Пётр посмотрел на Лефорта, Головина.

   — Ну что скажете, великие послы? Франц? Фёдор?

   — У Австрии действительно сейчас собрана стотысячная армия, — сказал Головин. — Так, по крайней мере, сообщает наш агент, но она вроде назначена не для Польши. Но с другой стороны султан шлёт в Вену своих эмиссаров просить мира.

   — Не завирается ваш агент?

   — Не должен был.

   — Я должен отъехать в Англию и быть спокойным за Польшу. А как быть спокойным, если даже на море от французов надо остерегаться. Сдаётся, и Вильгельм для этого прислал два военных корабля.

   — Ну это не обязательно для охраны, герр Питер.

   — А для чего же?

   — Для чести. Он же знает, кто ты в действительности.

   — Я думаю, надо написать князю Ромодановскому Михаилу Григорьевичу предписание: немедленно вступить в Польшу, как только этого потребует король Август, — решил Пётр. — Пишите официальное предписание, а я черкну ему несколько слов.

Предписание князю Ромодановскому было составлено и запечатано в пакет с двумя печатями — Великого посольства и царя. Записка Петра, вложенная туда вместе с предписанием, была короткой:

«Михаил Григорьевич, для Бога окажи королю Августу всяческую поддержку, как он лично укажет. Пётр».

Вручая пакет Бозе, Пётр сказал:

   — Ты знаешь, что в нём. Пусть и король его не распечатывает. А когда явится вдруг нужда в незамедлительной помощи, пусть вручит этот пакет князю Ромодановскому лично. Он стоит с армией у границ Польши. Запомни, печати эти сорвать должен только князь Ромодановский, никто более.

Теперь, казалось, можно было отправляться в Англию, но Лефорт возразил:

   — Уезжать насухую, Питер, великий грех. Ивашка Хмельницкий обидится.

   — Ты окончательно обрусел, Франц, — засмеялся Пётр. — Приглашай и офицеров английских.

На «прощальный ужин» — так было названо это событие — были приглашены капитаны и офицеры всех кораблей во главе с вице-адмиралом Митчелом.

Ужин вылился в обычную попойку, где и хозяева и гости, изрядно опьянев, пели песни и русские, и английские. Один из первых тостов, пока ещё все были трезвые, Лефорт посвятил Петру:

   — Друзья мои, господа, я вручаю вам моего лучшего друга герра Питера и надеюсь, вы доставите его в вашу чудесную страну в целости и сохранности. Пью за ваше счастливое плаванье.

Бомбардир хотя и был пьян, но время даром не терял. Залучив в уголок капитанов, он договорился, чтобы они зачислили в матросы на время перехода его волонтёров.

   — И гоняйте их как Сидоровых коз.

Шафиров, переводивший разговор, сказал:

   — Господин бомбардир, они интересуются, что это за козы Сидоровы?

   — Объясни им, это те козы, которым не надо давать поблажки. Гонять вниз-вверх от палубы до клотика. Ну, а если серьёзно, чтоб они обязательно постояли на вахте. Обязательно.

Капитаны обещали, и обрадованный Пётр стал сам наливать им кубки с вином, не забывая и себя, более того, являя достойный пример в винопотреблении.

Тут же на ужине Пётр договорился с вице-адмиралом идти вместе на его фрегате.

   — Я буду у вас матросом, — сказал он Митчелу.

   — Почту за честь, сэр Питер, — отвечал адмирал.

Девятого января 1698 года состоялось отплытие Петра в Англию. Зима — не самое лучшее время для морских путешествий. Дули сильные холодные ветры, море бушевало. Вместе с Петром были на фрегате и саардамские спутники бомбардира — Ментиков, Головкин и Аргилович.

Пётр был одет в тёплую матросскую куртку и, несмотря на пронизывающий ветер, не хотел уходить с палубы. Приходилось и Митчелу торчать наверху.

Шли в полный бейдевинд[60], ветер дул в левую скулу судна, и его изящно качало и бросало, что веселило бомбардира, но не его спутников. Имеретинскому царевичу было плохо, его тошнило. Когда очень уж накатывало, он выскакивал на палубу, склонялся через поручни, блевал в зелёную кипящую воду. Пётр хватал его сзади за куртку, чтоб бедняга не свалился за борт, успокаивал как мог:

   — Ничего, ничего, Аргил. Это пройдёт. Терпи.

Не намного лучше чувствовали себя и Головкин с Меншиковым, лежавшие пластом в каюте.

И поэтому, когда последовала команда капитана: «Взять рифы!», что означало уменьшить площадь парусов, то «брать» их вместе с матросами полез на мачту и сэр Питер и справился с этим вполне профессионально. Но, «взяв рифы», он отчего-то не захотел спускаться на палубу, а оставался на марсе, да ещё махал оттуда рукой вице-адмиралу, звал к себе.

Митчел, улыбаясь, показывал рукой свою комплекцию, не могу, мол, с таким весом лезть на мачту. Пётр хохотал и не спешил спускаться вниз.

Митчел, воспользовавшись тем, что дотошный матрос наверху, ушёл в капитанскую каюту покурить. Набил трубку, затянулся с блаженством. Но вскоре туда явился и матрос Питер и бесцеремонно протянул руку к вице-адмиралу:

   — Дай-ка затянуться.

Митчел предложил свою табакерку, мол, набивай трубку, закуривай, но матрос всё же забрал адмиральскую, затянулся раза два и вернул. Лишь после этого достал из кармана свою.

   — Видишь, мокрая.

Вытер трубку прямо о куртку, продул, выбил о стол из неё чёрную мокроту, достал из кармана обрывок пеньковой верёвки, насухо протёр и только после этого стал набивать табаком.

Закурив, деловито спросил:

   — Сколько будем идти до Лондона?

   — Дня два-три. Не меньше.

   — Так долго?

   — Ветер-то видишь какой, идём в бейдевинд, а в море как бы не пришлось идти в крутой бейдевинд.

   — А если б шли в бакштаг[61]?

   — Дошли б в два дня, а то и меньше.

Вице-адмирал оказался прав, когда вышли из залива в Северное море, то попали в самый настоящий шторм. Пришлось зарифить полностью все паруса, оставив лишь штормовые косые кливера на бушприте.

В Лондон приплыли лишь 11 января, вошли в Темзу, в которой кишмя кишели корабли самых различных стран. Устроив гостей в отведённой для них квартире на берегу Темзы, адмирал отправился в Кенсингтонский дворец на доклад к королю Вильгельму Оранскому.

   — Ну как вам, Митчел, понравился наш друг? — спросил король, выслушав доклад.

   — Неугомонный человек, ваше величество, он почти весь путь пробыл на палубе и с большим азартом выполнял все матросские обязанности.

   — Чудак, — усмехнулся Вильгельм. — Но вы, надеюсь, исполняли все его просьбы?

   — Да, ваше величество, я рассказывал ему обо всём, что его интересовало.

   — Я догадываюсь, что его интересовало. Море? Верно?

   — Верно. Он только о нём и расспрашивал.