— Ах ты, — не мог успокоиться герцог, — да если б я знал. Вообще-то он произвёл на меня очень хорошее впечатление. Нет, я-то каков, — сокрушался Фридрих и вдруг словно что-то вспомнил: — Погоди, погоди, он же, кажется, что-то там делал с моими плотниками.

   — Ну что? Известно, тесал, наверное. Он же отличный плотник.

Герцог тут же побежал за амбары, где работали плотники.

   — Эрнст, — обратился к старику. — Что у вас делал наш гость? Ну герр Питер?

   — Вытёсывал брус из бревна.

   — А где он? Брус где?

   — Вон он. Скоро положим в стену.

   — Не кладите его.

   — Почему?

   — Не кладите. Я очень прошу. Возьмите коней и приволоките ко мне во дворец.

   — Во дворец? — удивился старик.

   — Да, да, во дворец.

Плотники переглянулись в удивлении, пожали плечами, двинули выразительно бровями.

   — Нет, нет, Эрнст, — успокоил герцог. — Я в своём уме. Как велю, так и сделайте.

   — Хорошо, перед обедом привезём брус.

   — Только обязательно этот, Эрнст, который вытесал герр Питер.

Брус перед обедом приволокли с помощью двух коней, кое-как втащили его в нижнюю залу. Он был довольно тяжёл, и помогали ещё плотникам конюхи, положили у стены.

   — Спасибо, Эрнст, ступайте, — отпустил герцог рабочих.

Фридрих сел на брус, похлопал по нему ладонями, засмеялся, довольный, и сказал Лефорту:

   — Надеюсь, ты-то, Франц, понимаешь, что это для меня лучший и самый дорогой сувенир от русского царя.

   — Понимаю, Фриц, — засмеялся Лефорт.

И не догадывались оба, что сувенир этот переживёт и их, и даже их внуков и правнуков, а через сто лет станет одной из замечательных достопримечательностей Митавы: «Это бревно отёсывал сам Пётр Первый!»

Однако бомбардир Пётр Михайлов всё ещё находился в Курляндии. Едва прибыв в Либаву, он тут же побежал к морю. Балтийское море встретило его неприветливо, штормом. Но он стоял на берегу, придерживая рукой шляпу, чтоб не сорвало ветром, и был счастлив, глядя на накатывающие седые валы, на болтавшиеся на рейде судёнышки с голыми мачтами.

Незаметно сзади подошёл какой-то незнакомец в матросской куртке, встал рядом и, выругавшись, что-то сказал. Пётр плохо расслышал из-за ветра, крикнул:

   — Что ты сказал, друг?

   — Я говорю, траверсье, и, кажется, надолго.

   — А что такое траверсье?

   — Так называют здесь ветер, дующий прямо в порт. Он очень опасен, — матрос сплюнул. — Не даёт выйти в море.

   — Будем знакомы!— крикнул Пётр. — Меня зовут Питер. А тебя?

   — Билл.

Незнакомец чем-то приглянулся Петру, видимо тем, что он угадал в нём профессионального моряка.

   — Послушай, Билл, ты не находишь, что после такого ветра не мешает опрокинуть по стаканчику?

   — Оно бы неплохо, но я на мели.

   — Я угощаю. Веди, где тут у вас кабак?

В портовом кабаке, где пахло не только спиртным, но и жареным мясом и ещё чем-то вкусным, Пётр ощутил неутолимый голод.

   — Что будем пить, Билл? — спросил он моряка, усаживаясь с ним за свободный столик.

   — Ром хорошо согревает, Питер.

   — Ром так ром. Эй, малый! — окликнул Пётр мальчика, прислуживавшего в кабаке. — Три бутылки рома. И что-то поесть. Что у вас есть?

   — Баранья спинка, сударь, с кашей, яичница с салом.

   — Три бараньих спинки, три яичницы. Да поживей, мы с другом продрогли. — Пётр подмигнул моряку: — Верно, Билл?

   — Верно, Питер, — согласился тот, с некоторым уважением начиная посматривать на спутника. — Я вижу, Питер, ты неплохо устроился, коль заказываешь ром бутылками, жратву тройками. Нас же двое.

   — Я ем за двоих, Билл. Ну и тебя же надо угостить.

Они выпили по первому стакану. Моряк погладил свою грудь, молвил удовлетворённо:

   — Захорошело-о. — И, принимаясь за баранью спинку, спросил: — Скажи, Питер, где ты так славно устроился?

   — Я-то? — переспросил Пётр, быстро соображая себе денежную морскую должность. — Я, Билл, шкипер с капера[24]. С русского.

   — У-у, — понимающе протянул моряк. — Вашему брату, конечно, живётся не то что нам.

   — А ты где, Билл?

   — Я на «Святом Георгии» моряком. Он здесь на рейде болтается.

Пётр наполнил ромом снова стаканы.

   — Ну и куда ж твой «Георгий» идти собирается?

   — Купец. Куда подрядится, туда и пойдёт. А где твоя посудина?

   — Моя? — опять переспросил Пётр, вновь соображая, куда бы ему поместить своего мифического капера. — Наш корвет в Кёнигсберге стоит на приколе.

   — И на кого ж вы охотитесь?

   — Ну, Билл. — Пётр с укоризной покачал головой, ещё не придумав, на кого бы он здесь «охотился», и прекратил дальнейшие вопросы, намекнув на секретность своей миссии. — Сам понимаешь...

   — Всё, всё, Питер, молчу, — удовлетворённо закивал моряк, поняв свою оплошность: кто ж спрашивает государственного пирата, на кого он охотится.

Впрочем, подумав, Пётр сам сообразил, что каперу, да ещё русскому, в Балтийском море делать нечего. Во-первых, у России здесь пока, слава Богу, нет врагов. Но самое главное, нет и кусочка балтийского берега, где мог бы быть русский порт. Другое дело капер на Черном море, там хоть Азов есть, Таганрог строится. А то в Балтийском море! Эх, Питер, Питер! Но Билл, слава Богу, не очень-то задумывается, вон с удовольствием расправляется с бараньим седлом. Пётр вновь наполнил стаканы ромом.

   — Выпьем, Билл.

   — С удовольствием, Питер, — раскраснелся моряк. — Прекрасный ты парень, Питер. Хотелось бы и мне что-то сделать для тебя приятное.

   — Я ведь не здешний, Билл, если б ты мог подсказать мне, кого здесь можно арендовать на один рейс.

   — Куда?

   — До Кёнигсберга.

   — A-а, добраться до своей посудины? — догадался моряк.

   — Ну да. Я хорошо заплачу.

   — Это надо обмозговать, Питер. Вот ветер утихнет, подойдёт «Георгий» к берегу, попробую моего Деда уговорить.

   — Вот и славно. Твоё здоровье, Билл.

Они выпили уже и по третьему, и по четвёртому стакану. Моряк опьянел, но Пётр, привыкший в своём «всепьянейшем соборе» пить без меры, был трезв. Заметив, что Билл умял и барана и яичницу, Пётр велел принести ему дюжину горячих пирожков с убоинкой, только что изжаренных к тому времени.

В кабаке появился Меншиков.

   — Мин херц, мы тебя потеряли.

   — А-а, — отмахнулся Пётр и сказал: — Билл, знакомься, это мой матрос Алексашка.

   — Билл, — представился моряк, делая вид, что хочет привстать, но смог лишь приподнять руку.

Меншиков мгновенно сообразил: раз Пётр представил его матросом, то и он сам, стало быть, уже не бомбардир, а какой-то морской чин. Но какой? Не капитан же. Судна-то нет. А — была не была.

   — Командор, экипаж волнуется за тебя.

   — Ничего. Всё ладом, — сказал Пётр и велел принести ещё две бутылки, стакан и баранины с яичницей для Алексашки. — Давай, догоняй нас с Биллом. Стоп. Погоди. Билл, а Билл?

   — Слушаю, Питер. — Моряк устремил на Петра замутнённый взор.

   — Хочешь увидеть, как пьёт мой матрос? Алексашка, покажи-ка ему свой фокус.

О предстоящем фокусе заслышали за соседними столами, оборачивались с любопытством. Меншиков не спеша налил до краёв стакан, заложил руки за спину, наклонился к столу, ухватил стакан зубами, приподнял и стал пить, цедя ром в рот, не разжимая зубов, постепенно откидывая голову назад. Выпил. И выпустил стакан, сбросив на стол.

   — Браво! — послышалось за соседним столиком, кто-то даже похлопал в ладоши.

Возвращались они из кабака уже в темноте. Шторм не утихал.

   — Да, — вздохнул Пётр. — Билл был прав, это проклятое траверсье, видно, надолго. Не хочет нас отпускать Курляндия, никак не хочет.

   — Отпустит, командор. Куда денется?

   — Ты с чего это меня так высоко подкинул в морском звании?

   — Откуда мне было знать, кем ты назвался? Скажи спасибо, что в адмиралы тебя не произвёл.