– Ну? – требовательно спросил Северус.

Гарри неуверенно протянул руку и дотронулся до руки Северуса, чуть ниже плеча. Северус дернулся назад.

– Извини, – быстро сказал Гарри.

– За что?

– Я… я просто ненавижу уходить, когда поссорился с кем-то. Я… прости, я знаю, что тебе неприятна моя ласка, – Гарри покраснел, услышав собственный лепет, и опустил глаза. Целую минуту он слышал лишь звук своего дыхания.

– Мне не неприятно, – тихо возразил Северус и легко дотронулся до руки сына, повторяя жест Гарри. – Я просто не умею это делать, – его голос внезапно сел. – Но не уверен, что одобряю подобные вещи, – я определенно не заслужил их, и тебе следует быть более избирательным в том, кому ты даришь свои ласки.

– Некоторые вещи нельзя заслужить, – резко ответил Гарри. – Я ничего не должен тебе – ни ласки, ни послушания, ни благодарности, – ничего! – только потому, что ты меня зачал, а ты не должен взывать к моему благородству или чувству долга, чтобы я любил тебя. Я тебя и так люблю, – испугавшись, что сказал так много, Гарри улыбнулся и быстро прибавил: – Кажется, мы опять ссоримся.

– Конечно, ссоримся, – сухо ответил ему отец, хватаясь за возможность сменить тему. – Мы постоянно ссоримся, – однако, к удивлению Гарри, Северус не совсем ушел в сторону. – Так почему же ты меня слушаешься? – спросил он. – Если думаешь, что не должен этого делать? Ты никогда не делал что-то, что считал неразумным.

– Я сказал, что ничего тебе не должен только потому, что ты мой биологический отец. Но я должен тебе – и очень много – за всю заботу и внимание, которое ты мне уделяешь, – куда больше необходимого. Дурсли никогда не делали для меня больше, чем было необходимо.

– На мой взгляд, намного меньше.

– И я не такой уж послушный. Вчера я задержался на несколько минут после защиты, потому что мне нужно было поговорить с профессором Люпином наедине.

– Гарри…

– Знаешь, я лучше вернусь в свою спальню. А то скоро все проснутся, – весело заметил Гарри.

Снейп насмешливо фыркнул.

– Очень хорошо. Спасайся бегством. Но это лишь даст мне больше времени обдумать свой ответ.

Гарри изобразил испуг, накинул мантию и выскочил за дверь.

Пробираясь по пустым коридорам, он обдумал сказанное им. К своему облегчению, он не жалел ни об одном слове. До него вдруг дошло, что если любовь нельзя заслужить, то проблема с Роном и Гермионой легко решаема. Он очень хорошо к ним относился – пожалуй, даже любил, и хотя недавно они показали себя не лучшим образом, он по-прежнему имел право чувствовать к ним привязанность и выражать ее.

Довольный собой, Гарри быстро дошел до гриффиндорской башни.

Когда он зашел в гостиную, то заметил, как кто-то шевелится на одном из диванов возле камина.

– Кто тут? – взвизгнул Рон с характерным испугом внезапно разбуженного человека. Гарри мог видеть его в слабом свете камина. Он подумал, сможет ли он подняться по лестнице и нырнуть в постель, прежде чем Рон его заметит.

– Гарри? – окликнул его Рон.

Гарри выглянул в окно. Небо снаружи приобрело слегка синеватый оттенок. Было, наверное, около пяти утра. Гарри вздохнул про себя. Нужно еще не забывать изображать утреннюю эйфорию. Или он еще должен быть под действием наркотика?

– Черт, – сказал Рон.

Гарри откинул капюшон и сказал:

– Прости, что разбудил. Пойдем досыпать, а?

Рон поднялся на ноги.

– А сколько времени?

– Не знаю, – улыбнулся Гарри. – Но еще ночь.

– Я тебя до двух прождал!

– Прости. Я уснул, – Гарри дружески пихнул Рона, и тот пошатнулся. – Ты же сам знаешь, что ждать меня без толку!

Рон взглянул на часы, потом на Гарри, слегка улыбнулся и спросил:

– И что же это за девчонка?

– Какая девчонка? – опешил Гарри. «А ведь это и впрямь самый простой способ объяснить, что где-то случайно уснул», – подумалось ему.

– Колись! Я понимаю, что ты не хочешь, чтобы об этом пронюхала Гермиона, особенно сразу после того, как она отшила тебя, но и слепому заметно, что ты влюблен!

– Да ни в кого я не влюблен! – рявкнул Гарри.

– Никогда не видел, чтобы ты так улыбался в полшестого утра.

Гарри закатил глаза. Мысли Рона действительно шли не в том направлении, что у Гермионы.

– Есть разные виды любви, – попытался объяснить он. – И тут нет ничего романтического.

– И в чьей кровати ты спал?

– Не в кровати, и не с девушкой, – протянул Гарри. – Я спал на диване. Один.

– Тогда что ты имел в виду под разными видами любви?

Гарри попытался разъяснить Рону те вещи, о которых думал по дороге к башне. Усталость мешала ему ясно мыслить, и он знал, что не сможет говорить внятно, но с другой стороны, сразу после возвращения он и должен был быть способен на такое. Похоже, невнятное бормотание придется очень кстати.

– Смотри, – сказал он. – Вот я люблю Гермиону, и это может быть романтическое чувство, а может и нет. Может, я ее просто так люблю, а так как она и хорошенькая, то отсюда все идет, не уверен. Я люблю тебя, и это совсем простое чувство, и ничего романтического в нем нет, но так как я не считаю тебя хорошеньким, то никаких проблем, – Гарри широко улыбнулся Рону, неуверенно моргнувшему в ответ. – Я люблю твою мать, – продолжил Гарри, решив, что стоит более четко отделить любовь от секса, – но эта любовь – наполовину благодарность.

Гарри оглядел знакомую гостиную, с ее удобными креслами, стоящими так, чтобы удобно было разговаривать, и яркими драпировками. Красный цвет в полутьме комнаты казался почти черным, но золотой все еще поблескивал. Он любил это место, но боялся, что если он упомянет об этом, то лишь больше запутает свое объяснение. Его взгляд остановился на вспыхивающих слабым светом углях, и он припомнил, как тускло мерцал огонь, когда он склонился над камином, чтобы поговорить с Сириусом и спросить его о драконах.

– Я любил Сириуса, – продолжил он, и знакомое чувство боли резануло по сердцу, пробиваясь через радость сегодняшнего утра. – Это было странное чувство, оно должно было быть одним, а стало совсем другим, потому что он должен был быть моим опекуном и заботиться обо мне, а оказалось, что он сам нуждается в заботе и утешении, – Гарри не мог упомянуть своего отца, поэтому припомнил другого близкого ему взрослого человека для сравнения: – Ремус для меня – как раз то, кем должен был быть Сириус – что-то вроде наставника, – он неуверенно взглянул на Рона. – Ты понимаешь, что я говорю?

– Нет.

Рон был не только удивлен, но и встревожен. Гарри вздохнул. Может, вообще не стоило открывать рот.

– Я плохо объясняю. Просто я устал. Понимаешь, есть романтическая любовь, которую испытываешь к своей девушке или парню, есть любовь к друзьям, есть любовь к взрослым, которые заботятся о тебе, и любовь к людям, о которых заботишься ты, и все это может переплетаться и усиливаться другими вещами, например доверием или общими интересами, но эти другие вещи все равно другие .

Несколько секунд Рон только моргал, потом открыл рот и пробормотал:

– Знаешь, по-моему, нам стоит лечь спать.

Гарри кивнул, подумав, что поспать еще пару часов ему не помешает. Он тихо пошел вслед за Роном по винтовой лестнице, но у входа в спальню схватил рыжика за рукав:

– Кстати о том, о чем мы тут болтали, – есть еще одна штука.

– Какая?

– Вот ты продал меня Малфою. Это… ты все равно мой друг, хоть я и не могу тебе теперь доверять.

– Я не продавал тебя Малфою! – рявкнул Рон. Даже в тусклом, мерцающем свете волшебной палочки Гарри мог видеть, как потемнело лицо друга, и знал, что при свете дня Рон был бы сейчас багровым. – Я обещал, но не сделал этого. Я беру свое слово назад, понял? Я умею делать это, когда пообещаю какую-нибудь глупость. Я ненавижу это, но мне пришлось этому научиться за те годы, что Фред с Джорджем подбивали меня на какую-нибудь дурость. Это ведь не то же самое, что нарушить клятву, или что-то в таком роде, – голос рыжика стал тише: – И не мог бы ты оказать мне любезность и заткнуться наконец? Я и так чувствую себя в полном дерьме из-за всего этого.