Но к лету все устроилось к лучшему. Граф де Сен-Поль погиб при переходе Рейна. В своем завещании он просил свою мать, герцогиню де Лонгвиль, добиться узаконения своего внебрачного сына, шевалье д'Орлеана (возможно, он был сыном супруги маршала де Лаферте). Эта просьба была весьма кстати, с точки зрения короля. И Людовик XIV охотно подписал грамоты (7 сентября), провозглашающие шевалье Орлеанского сыном графа де Сен-Поля. Без упоминания имени матери^{213}. Оставалось лишь взять за основу этот текст, чтобы составить декабрьские грамоты, зарегистрированные парламентом 20 числа, которые дали имя и узаконили — не называя матери — герцога дю Мена, графа де Вексена и маленькую мадемуазель Нантскую.

Теперь ничего больше не мешало Франсуазе д'Обинье поселиться в Сен-Жермене со своими питомцами. И король имел возможность видеть своих узаконенных детей, холить их, привязаться к ним. Есть основания полагать, что начиная с 1674 года у него установились весьма интимные отношения с их гувернанткой. Все это делалось в большой тайне и не регулярно, так что прошло немало времени, прежде чем маркиза де Монтеспан начала ревновать, и еще больше времени, прежде чем она поняла, что поводов для ревности у нее было больше чем достаточно. Со своей стороны, король сразу увидел, как мадам Скаррон любит герцога дю Мена и что малыш любит больше свою гувернантку, чем свою собственную мать. Людовик XIV осыпал благодеяниями и почестями внучку Агриппы д'Обинье. Щедрое вознаграждение позволило ей стать владелицей земли в Ментеноне (1675). Только люди, ничего не знающие о тайнах придворной жизни, могли теперь говорить о «вдове Скаррон» или о «прекрасной протеже маркиза де Вилларсо». Итак, мадам де Ментенон удалось проскользнуть в Историю.

Многие авторы и почти все составители учебников истории негодуют при одном лишь упоминании о любовных связях Короля-Солнце. В этом отношении к королю в большей степени «повинен» менталитет людей XIX века, воспитанных в духе суровой религиозной янсенистской доктрины и светской морали. Современники Людовика XIV, которые были гораздо более верующими людьми, меньше морализировали. Протестанты, янсенисты, ханжи негодовали, а духовники и проповедники проявляли максимум мудрости и ловкости, чтобы справиться с этим сложным вопросом. Люди Церкви, которые пытались вмешаться по собственной инициативе в любовные дела короля, как, например, Боссюэ в 1675 году, очень быстро поняли, что всякое вмешательство могло вызвать эффект, противоположный тому, которого они пытались добиться. Наконец, нельзя воспринимать трагически гривуазные остроты шансонье. Одна из них пелась на мелодию известной рождественской песенки «Позвольте пастись вашим коровам»:

Двор, Париж и народ смотрели на любовные похождения Людовика XIV с таким же великим добродушием, как их отцы смотрели в свое время на любовные похождения Генриха IV. Они красивы — Мадемуазель де Лавальер, мадам де Монтеспан, мадам де Людр, мадемуазель де Фонтанж. Эти дамы дарят королю мимолетное счастье, а двору — новые развлечения. Они не вмешиваются в политику, поощряют искусства, являются сами как бы частью этих изящных искусств. И по этой причине («сердце имеет свои причины…») народное снисхождение обеспечено счастливому обладателю стольких красавиц.

Подобное соучастие совместимо с духом Контрреформы. Верующий знает, что плоть слаба. Грешник знает (маркиза де Монтеспан не побоялась сказать некоторым из своих друзей), что к плотскому греху не следует добавлять еще такие грехи, как богохульство или безбожие. По Священному Писанию, плотский грех прощается; многочисленные картины барокко подтверждают это, изображая красавицу Магдалину, грешницу, которую Иисус Христос наставляет на путь истинный. Зато король и его подданные знают, что Священное Писание объявляет неискупаемым грех против Духа, то есть против веры и надежды. Если XVII век назван веком святых, то это не значит, что все французы ходили с ореолом святости. Он так назывался потому, что все французы намного реже стали впадать в грех против Святого Духа, который Господь не прощает. Ну, а это привело к тому, что стали заметнее плотские грехи. Но грехи плотские не могли пошатнуть религию в XVII веке. Отец Камаре это хорошо показывает в «Чистом и совершенном христианстве» (1675): «Скажем правду без прикрас. Не везде как следует повинуются с должной верностью Иисусу Христу. Но Иисус Христос не становится от этого меньше Господом Богом»^{145}. Но главное для наших предков — это то, что Христос прощает. Он дарует свою милость, о которой пишут в своих книгах богословы, полемисты, апологеты и о которой много говорят прекрасные дамы.

Следуя этим понятиям, король должен был осознать свою ответственность — ответственность монарха, супруга, христианина, верующего, кающегося грешника, вновь согрешившего и снова кающегося и постоянно впадающего в грех, а его фаворитки должны были соглашаться или отказываться, подчиняться или спасаться бегством. А церковные лица должны были давать советы, допускать, осуждать, быть попеременно строгими и снисходительными. В Великий четверг, 11 апреля 1675 года, версальские священники отказывают мадам де Монтеспан в отпущении грехов; тогда через день, 13 апреля, Людовик XIV исповедуется.

Тысяча актов, тысяча свидетельств показывают, что король так же, как и его друзья, сознает свою греховность, не заглушает в себе угрызения совести и даже кается. Каждый боится проклятия, старается совмещать плотские грехи с соблюдением религиозных обрядов, смиренно выслушивает упреки и назидания проповедников или духовников. Эти колебания и противоречия ни в коем случае не должны быть восприняты нами как лицемерие; нам следует научиться понимать то, что самый заурядный исповедник 60-х или 70-х годов схватывал на ходу. Мадам де Монтеспан, гордая Атенаис (некоронованная королева Кланьи), истязала себя не меньше, чем другие королевские любовницы. Ни ее высокое рождение, ни красота, ни тонкий ум, ни огромное влияние, которое она имела, не уберегали ее от угрызений совести. «Она никогда не забывала о своих грехах, — говорил СенСимон, — она часто покидала короля, чтобы пойти помолиться Богу в своем кабинете; ничто не могло заставить ее прервать пост или пропустить постный день; она соблюдала все посты особенно строго в течение всей своей беспорядочной жизни; она подавала милостыню; относилась с уважением к порядочным людям; ничто никогда не подвергалось сомнению и неверию». Перед тем как покинуть двор навсегда, мадам де Монтеспан проведет часть своей жизни в приюте Сен-Жозеф, которому покровительствовала и которым управляла. Она тогда отдавала «почти все, что имела, бедным, посвящала им множество часов в день, выполняя для них тяжелую, грубую работу… Атенаис занималась постоянно умерщвлением плоти; ее рубашки и простыни были из желтого, самого грубого полотна, но спрятаны под обычными рубашками и простынями. Она постоянно носила браслеты, подвязки и пояс с колючими зубцами, которые ей ранили тело, и ее язык, которого прежде так все боялись, тоже был подвергнут наказанию»^{94}.

Мадемуазель де Лавальер как бы подала всем пример. Она первый раз покинула двор 24 февраля 1662 года, за два дня до Великого поста, о котором Боссюэ читал проповедь в Лувре, и отправилась в приемную монастыря «Явление Богородицы» в Шайо. Она предприняла вторую попытку в период, когда маркиза де Монтеспан стала одерживать верх, в первый день поста 1671 года (11 февраля). Пришлось Кольберу ехать за ней в монастырь «Святой Марии» в тот же Шайо, чтобы возвратить ее королю. В 1674 году она наконец получила разрешение поступить в монастырь кармелиток. В следующем году она приняла там пострижение и имя сестры Луизы от Милосердия. Умерла она в 1710 году, оставив в назидание своим современникам «Размышления о милости Божией некой раскаявшейся дамы» (1680)^{118}. А что сделает в июле 1677 года мадам Мария-Елизавета де Людр, «красивая и несчастная» соперница маркизы де Монтеспан? Она уйдет в монастырь. Что сделает Мария-Анжелика де Скорай де Руссий, герцогиня де Фонтанж, тоже красивая и неудачливая? Она покинет двор, уйдет в парижский монастырь Пор-Рояль и умрет там через три месяца (28 июня 1681 года).