Но это никогда не заставляло его презирать книги, библиотеки. Библиотека короля в Париже, которая положила начало нашей Национальной библиотеке, уже тогда находилась на улице Вивьенн и «была богата книгами, даже весьма любопытными»^{42}. А «законное внесение в хранилище» новых произведений, родоначальником чего был Франциск I, по-настоящему стало соблюдаться только во время царствования Людовика XIV: «По правилам надо было сдать два экземпляра напечатанной книги в библиотеку короля».

В Версале, который изобиловал предметами искусства, Людовик не мог вечно обходиться без читального кабинета. В течение двадцати лет выходили издания с описаниями замка, в которых беспрестанно восхвалялись античные скульптуры, бронзовые изделия, коллекции медалей и монет, вазы, камни с рельефно вырезанными изображениями, восточные драгоценности, а вот о книгах в них нет ни слова. Нельзя с уверенностью сказать, что король заставлял хранить десятки сотен поэм, речей, клятв, которые ему посвящались. По словам Прими Висконти, чтецы давали ему, впрочем, лишь сокращенные варианты такого рода работ, так как Людовик XIV предпочитал «читать книги по истории и вообще хорошие книги». За исключением нескольких ценных манускриптов на полках личного кабинета короля лежат несколько сотен томов, по большей части посвященных нумизматике.

Все меняется в ноябре 1701 года. «Его Величество, — пишет Мансар, — приказал сделать внутри квадратного кабинета, соединяющегося с овальным салоном, находящимся в конце маленькой галереи, книжные шкафы, высота которых равна высоте письменного стола, с застекленными полками, благодаря чему можно любоваться «редкими книгами» Его Величества, и приладить на верхней горизонтальной планке шкафов трехстворчатые полочки, на которых будут выставлены многочисленные золотые, серебряные и филигранные ювелирные изделия»^{203}. Итак, нельзя судить о книгах короля по их количеству. Здесь представлены редкие книги, своего рода произведения искусства.

Людовик любит книги, но не всякие. Он хочет иметь книги «большого формата, пышно оформленные, богато иллюстрированные, снабженные миниатюрами в ярких красках». Он предпочитает не обычную бумагу, а веленевую; не типографскую печать, а каллиграфическое письмо с золотом. Придворные, послы знают это, и каждый старается ему подарить манускрипт такого рода. Король заказал в 1684 году великолепную обложку для «Часослова» Анны Бретонской. Эта украшенная изображениями цветов рукопись нравится королю, который любит цветы. Он ревностно хранит и дополняет веленевые манускрипты своего дяди Гастона Орлеанского, труд художников-натуралистов. В 1700 году он жалует 10 000 франков Жану Жуберу на «его 400 рисунков редких растений, птиц и животных, написанных в миниатюре на веленевой бумаге и предназначенных для библиотеки кабинета Его Величества», а в 1705 году он дает двойную сумму на 800 таких миниатюр. У Мазарини, Фуке, Кольбера было то же пристрастие. Людовик XIV создал из этого королевский стиль, национальный стиль. Король так выражал свою любовь к природе, Кольбер — свое пристрастие к научным публикациям.

Эти увлечения одного и другого, их склонность к дополнительным мотивировкам «оживят иллюстрированную книгу и позволят издательскому делу во Франции полностью обновиться».

В то время как король наслаждается созерцанием своих книг, искусно оформленных, приглашает дам полюбоваться их роскошными переплетами («Эмблемы для ковровых мануфактур короля, в которых представлены четыре стихии: вода, земля, огонь, воздух и четыре времени года» (1670), книга в великолепной обложке, украшенная позолоченным серебром; «История Людовика Великого, отраженная во взаимоотношениях, которые существуют между его поступками и свойствами и достоинствами цветов и растений», книга в чешуйчатом позолоченном переплете, работа Андре-Шарля Булля), Кольбер способствует увеличению числа эстампов художественных, научных, исторических, географических, зоологических, ботанических. Для этого он мобилизует академиков разных наук и академиков из Академии надписей. Он возлагает на себя миссию по изданию и пропаганде того, что он называет Кабинетом короля, и тем самым приумножает славу монарха, способствует развитию научной любознательности и прославлению художественного расцвета Франции времени правления Людовика XIV. Этот импульс, данный суперинтендантом строительства короля, будет чувствоваться вплоть до XVIII века, много лет спустя после его кончины (1683).

Но в то время как скромный королевский книжный кабинет Версаля превращается — ради того, чтобы книгами могли воспользоваться публичные и частные библиотеки, французские любители чтения и иностранцы благородного происхождения, несколько завидующие французскому книжному богатству, — в Кабинет короля, созданный для того, чтобы пропагандировать достижения Франции и способствовать росту ее престижа, в то время как экономный Кольбер позволяет истратить в одном только 1679 году 116 975 франков на простые гравюрные работы для этого кабинета, нельзя думать, что король сам не обращается порой, по совету своих чтецов или историографов, к каким-нибудь нехудожественным произведениям или к томам, не предназначенным для широкого круга читателей, собранным в его хранилище.

Он хранит у себя «Основы политики» Томаса Гоббса, «Превосходный монарх» Ж. де Бодуэна, «Портрет политического правителя» Мадайяна и даже в конце царствования берет себе «Королевскую десятину» Вобана, публикация которой его в свое время очень рассердила. Он оставляет у себя целые трактаты по истории, а также некоторые краткие курсы истории: с детства, за целых сто лет до «века истории», монарх увлекается этой наукой. У него также есть целые трактаты и краткие курсы по теологии и труды, посвященные ученым спорам. Король Франции совсем не невежда в этих вопросах, как он об этом говорит из скромности и из предосторожности[100] и как это утверждают Сен-Симон и Мадам Елизавета-Шарлотта. Почему же тогда он держит у себя под рукой эти серьезные, далеко не развлекательные книги в обычной обложке, а не выставляет красивые «корешки» из своих коллекций? Вряд ли в тот момент, когда вельможи и дамы, ученые и буржуа говорят о благодати, о Пяти положениях и о декларации Четырех статей, король не пожелал бы, чтобы ему прочли или, по крайней мере, прокомментировали труды, посвященные этим вопросам.

В самом деле, его нежелание читать книги никогда не было нежеланием получать информацию или отвращением к учебе.

Как коллекционер король не проявляет ни малейшего педантизма при подборе произведений искусства, а собирает их спонтанно, потому что ему что-то необыкновенно понравилось. Если посмотреть на него со стороны, то он может показаться похожим на мецената, занимающегося политикой. А если с ним познакомишься поближе, то увидишь, что он человек любознательный и коллекционер. Есть много типов коллекционеров. Одни покупают и собирают из гордости или тщеславия, порой будучи малокомпетентными и лишенными художественного чутья. А с другой стороны, встречаются маниакальные накопители произведений искусства, педантично скупающие все подряд. Эти-то все знают, разбираются в живописи лучше, чем многие художники. Когда они ошибаются, произведение искусства объявляется шедевром — они никогда не смогли бы признать за собой ни малейшей ошибки.

Людовик XIV, которому мы обязаны лучшими коллекциями Лувра, Национальной библиотеки, Кабинета медалей, далек от таких крайностей. Если он и собирает прекрасные произведения ради своей славы и славы нации, то поступает так и ради собственного удовольствия. Впрочем, он ограждает себя от случайностей, прислушиваясь к мнениям экспертов и советам своих близких. Он не тот человек, который считает себя все знающим по наитию и обладающим безукоризненным вкусом (благодаря чему он к нему и приближается). Он любитель, сегодня мы бы сказали — знаток. Это не секрет для всех в Европе и во Франции. Все дворы и иностранные представительства, которые хотят ему понравиться, знают, что он любит получать в подарок предметы искусства.