Давайте-ка перенесемся на мгновение в другие столицы: в Вену, Лондон, Турин, Мадрид. Леопольд I, император-музыкант, не был, разумеется, невинным младенцем. Разве этот монарх, будущий вдохновитель Аугсбургской лиги и поджигатель войн в самые решительные годы, на стыке веков (1700–1701), монарх, мечтающий о восстановлении империи Карла V, который начнет войны за повторное завоевание Венгрии, не мог бы быть также очернен историей? Его сорокавосьмилетнее правление было почти таким же длинным, как и царствование Людовика XIV. Статхаудер с 1672 года, король Англии с 1689 по 1702 год, Вильгельм III был, конечно, менее сдержанным, более циничным, большим «империалистом» и макиавеллистом, чем его противник, король Франции. Сбрасывая с престола своего тестя, Якова II, в конце 1688 года, он преступит моральные, правовые и этические нормы. А вот когда предложат Людовику XIV избавить его от столь опасного врага, подослав ему убийцу, наихристианнейший король отвергнет подобный план с возмущением. Вряд ли Вильгельм Оранский, уверенный в своем сходстве (как ему казалось) с Гедеоном или Иудой Маккавеем, продемонстрировал бы подобное уважение к заповедям Господа и к жизни Людовика. Да и другие монархи того времени, как бы набожны они ни были, не отличались ни святостью, ни «либерализмом» и придерживались далеко не невинной дипломатии. Карл II, во всяком случае, до того, как он составил свое завещание, ставил всегда свою ненависть к Франции выше солидарности католических монархов и основных интересов Испании. Виктор-Амедей, герцог Савойский, правление которого будет таким же длительным, как и царствование его соседа по ту сторону Альп^{197}, вероломный и коварный дипломат, начинающий войну в одном лагере и кончающий ее в другом, похож, вероятно, больше, чем настоящий Людовик, на Людовика из легенды.

Наконец, по каким-то таинственным причинам есть события, которые историк бередит, как рану, например, разгром Пфальца (1689), но «есть и факты, которые хотят забыть. Так, забыты, например, сожжение Суз и Персеполиса: Александр быстренько вошел в историю как наипримернейший из монархов… как объект подражания, самый шаблонный, но и самый эффективный в истории^{238}. Сегодня можно прочитать на всех языках мира, как осуждается разгром Пфальца, учиненный королевскими войсками, и нечего удивляться, что систематическое разрушение дворцов и церквей в столь высокоцивилизованной части Европы поразило современников Людовика XIV и их потомков»^{197}. А много ли страниц написано о разгромах, учиненных другими? Упрекают ли королеву Анну за варварское разрушение Баварии генералом Мальборо? Через пятнадцать лет после разорения Пфальца английский генерал применял ту же тактику, когда продвигался в противоположном направлении. Привычка была с тех пор усвоена. И теперь уже не король Франции становится инициатором. Петр Великий, стремясь задержать продвижение Карла XII, опустошает не только Литву (1707–1708), но даже часть территории России! Со своей стороны, Карл XII сжигает множество украинских деревень (1708–1709), а в 1711 году его генерал Магнус Стенбок предает огню датский город Альтону. Возможно, конечно, что Людовик XIV разбудил в 1678 году старых бесов Тридцатилетней войны; но какой английский, шведский или русский историк может посчитать себя вправе бросить в него первый камень?

В период конфликтов мирного времени поведение короля Франции ничем не отличается от поведения других монархов, разве что только большей результативностью. Англичане чуть не объявили войну Дании из-за того, что ее корабли не отдали салют их флагу. На Нимвегенской конференции голландцы упорно отказывались, в силу кальвинистской непримиримости, называть папу Иннокентия XI «Его Святейшество». «Во всех дворах постоянно возникали местнические ссоры, за которыми следовали требования принести официальные извинения и наказать виновных»^{197}.

Начало личного правления Людовика XIV было ознаменовано провозглашением «актов великолепия» — требованием приоритета над послами католического короля, отказом приветствовать британские корабли, делом корсиканской гвардии в Риме — необходимых, как полагали, для престижа короля и королевства. А ведь тогда у нас была очень небольшая армия, да и флот был в зачаточном состоянии. В 1678 году, несмотря на продолжительность Голландской войны, население Франции выросло, страна стала богаче, лучше вооружена, чем в 1661 году. Франция располагала таким военным потенциалом (наземным и морским) и пользовалась таким большим дипломатическим авторитетом, что любой монарх, наделенный такими рычагами, даже злоупотребляя подобной силой, использовал бы ее, где ему было нужно, что и сделал Людовик XIV. Постнимвегенские «акты великолепия» не были бескорыстными.

Не амбиции короля и не маниакальное стремление к славе, а навязчивая мысль о необходимости укрепления границ была первопричиной присоединения городов, различных владений и территорий. Людовику казалось, что в этом деле он подталкивает своего сотрудника Вобана, но часто последний подталкивал его самого. Этот инженер, как и всякий крупный инициатор, был в какой-то степени ясновидцем (его книги и мемуары показывают это, особенно после того, как он перестал заниматься своей специальностью и стал рассуждать об экономике и о социальных делах). В 1689 году, например, он предлагает Людовику XIV превратить Париж (открытый город с 1670 года) в огромный укрепленный лагерь, окруженный двумя крепостными стенами. Король отказывается скорее из соображения экономии, чем в силу политической мудрости и здравого смысла. Но тот же Людовик забыл о золотой середине, ему изменяло чувство реальности, как только речь заходила о построении на границе дорогих его сердцу укрепленных городов: Дюнкерка, Турне, Ландау. Итак, король и его комиссар по фортификационным делам журили один другого, исходили в деле обороны то из чистого прагматизма, то из субъективных настроений. В результате этого появились знаменитые укрепления, прикрывающие королевство и защищающие его от нашествий, которые были названы «железным поясом».

Начиная с 1667 года Вобан, который был тогда капитаном, продемонстрировал Людовику XIV свои достоинства и свой талант в деле осады городов. Он был назначен генеральным комиссаром по укреплениям только в 1678 году, функции руководителя подобных работ выполнял с 1668 года^{141}. В мирное время он следил за охраной границ, «обследовал форты, составлял проекты, анализировал обстановку в целом и засыпал своего министра (а через него и короля) докладными записками с предложениями разных вариантов решений и проектов, масштабы которых были таковы, что они приобретали политический характер»^{14}. 5 октября 1699 года Данжо писал: «Король нам сказал за ужином, что он получил докладные записки от Вобана, который только что осмотрел все форты королевства. Он называет эту докладную записку своим завещанием, он в ней перечисляет все, что нужно сделать во всех фортах, чтобы довести их до совершенства, отмечает, что необходимо осуществить в первую очередь, а с чем можно и повременить»^{26}. Король его любит, слушает, осыпает милостями. В 1692 году Людовик XIV преподнес Вобану, который уже дослужился до чина генерал-лейтенанта, денежное вознаграждение в размере 40 000 экю^{26}. Одна медаль металлической истории правления Людовика XIV была посвящена теме обороны: «Securitati perpetuae» («Безопасность навеки») — сто пятьдесят укрепленных городов или цитаделей, построенных или укрепленных в период с 1661 по 1692 год. Академики прокомментировали это следующим образом: «Большое количество укрепленных фортов на покоренных территориях и на границах помогали поддерживать спокойствие в самой Франции, дали возможность королю удержать свои завоевания и позволили ему заключать много раз выгодные мирные соглашения. Таков сюжет этой медали. На ней изображена безопасность в образе сидящей женщины с каской на голове и пикой в руке, опирающейся на пьедестал. Вокруг нее разложены планы крепостных сооружений, угольники и другие инструменты, используемые в архитектуре»^{71}.