Лувуа — талантливый организатор, проявляющий склонность к глобальным стратегиям и хорошо в них разбирающийся. Он вполне заслужил свой титул государственного министра (I февраля 1672 г.), исполняя обязанности министра иностранных дел в период между смертью Лионна и приходом на этот пост Помпонна благодаря «успешно выполненной миссии при Кельнском курфюрсте, целью которой было добиваться изоляции голландцев^{165}. Ему удастся уговорить короля в 1674 году, что необходимо ограничить сферу, в которой генералы могут проявлять свою инициативу. Создав «кабинетную стратегию», Лувуа наносит обиду старым полководцам и навязывает, именем короля и под прикрытием монарха, современную концепцию войны. Прискорбная кончина де Тюренна (1675), отвращение ко всему герцога де Конде и установление (также в 1675 г.) порядка продвижения по службе и организации командования, будут способствовать этой революции, которую через пятьдесят лет раскритиковал СенСимон, но которая была, вероятно, благотворной и даже наверняка необходимой для королевства.

Шестого апреля 1672 года Людовик XIV объявляет войну Соединенным Провинциям; 23 апреля он поручает королеве «управлять королевством в его отсутствие»;^{201} 27 апреля он вырывается из объятий маркизы де Монтеспан; в середине мая король вторгается в неприятельскую страну «во главе армии, прославившейся в предыдущих войнах и уже уверенной в своей победе»^{71}. Осажденные города лучше укреплены и защищены, чем города Испанских Нидерландов; войска, их обороняющие, боеспособней, чем войска их соседей, но голландцы разделены: одни из них — сторонники республиканской партии великого пенсионария Яна Де Витта, а другие примыкают к партии оранжистов. Им приходится также противостоять на море франко-британской коалиции.

Посредничество Мадам помогло Франции добиться подписи Карла II и заключения секретного Дуврского договора (1670 г.), за которым последовало подписание в феврале 1671 года официального Парижского соглашения. Вопреки Тройственному союзу, заключенному ранее в Гааге, Англия обязалась поддержать Францию в случае вооруженного конфликта с Соединенными Провинциями. И вот настало время выполнить это обязательство.

7 июня 1672 года произошло морское сражение у британских берегов, вблизи Солебей, где семьдесят восемь кораблей герцога Йоркского и тридцать кораблей графа д'Эстре и Дюкена не сумели после мощной орудийной подготовки проявить себя полностью. Надо, правда, сказать, что семьдесят пять линейных голландских кораблей, с которыми они вступили в бой, находились под командованием знаменитого адмирала Рюйтера, в то время как наши корабли были явно недостаточно хорошо подготовлены в боевом и тактическом отношении, да и дисциплина была у нас не на должном уровне (д'Эстре и Дюкен потом наперебой обвиняли друг друга в бездарности и вялости). (В июне 1673 года состоявшаяся у Текселя новая артиллерийская дуэль между теми же флотами также не привела к решающему результату. Англичане нас обвиняли впоследствии в том, что мы систематически проявляли нежелание воевать как следует, и под этим предлогом вышли из игры).

Успешное форсирование вброд Рейна у Толуиса было воспринято как славная победа и компенсация после полунеудачи при Солебее. На следующий день, 13 июня, голландцы покинули свои «заставы», то есть оборонительные сооружения на Эйселе. За двадцать два дня войска Людовика XIV овладели сорока городами. «Амстердам принял даже решение сдать ключи города; почти вся Голландия оказалась покоренной за такой короткий отрезок времени, в течение которого возможно проехать по этой стране»^{71}. Здесь сообща потрудились король, Месье, Тюренн, Конде, герцог Люксембургский.

Они добились бы еще лучшего результата, если бы Людовик XIV последовал совету своего кузена Конде и сразу после форсирования Рейна отдал бы приказ кавалерийскому корпусу захватить Амстердам. «Будь эта столица взята, — напишет позже Вольтер, — погибла бы не только республика, не было бы больше вообще никакой голландской нации»^{112}. Тюренн же оказался слишком осторожным в своих советах; монарх и Лувуа слишком заботились о своей репутации специалистов по осаде городов, забывая, что нет большой заслуги в том, чтобы справиться с войском в 27 000 человек, когда располагаешь армией в 150 000 солдат. Первоначальная надежда провести за два месяца наш (теперь уже слишком затянувшийся) «блицкриг» развеялась 20 июня. В этот день голландцы пошли на хорошо рассчитанный риск: они приняли решение открыть Мюйденские шлюзы. «За три дня вода полностью залила низину, и Амстердам превратился в остров посреди Зюйдерзее». Под прикрытием подобного наводнения «сопротивление может стать вечным, — полагает Клаузевиц, — в результате любая атака неминуемо захлебнется»^{216}. 50 000 солдат Конде, а потом и герцога Люксембургского, хорошо вооруженные и руководимые отличными командирами, так и не смогут «форсировать водный рубеж, образованный наводнением, хотя войска обороняющихся насчитывали всего лишь 20 000 человек»^{159}. Сразу после открытия шлюзов народ Голландии, казалось, позабыл о своих распрях: создалось впечатление, что священный союз был заключен между Яном Де Виттом и Вильгельмом Оранским. Новые наборы рекрутов усилили малочисленную армию республики. Многие моряки согласились служить солдатами на суше. Великий пенсионарий оказался на высоте положения, хотя оранжисты и критиковали его, и восстанавливали против него население (21 июня Ян Де Витт чуть было не погиб от руки убийцы).

Глава республиканской партии был прирожденным дипломатом, и он усиленно искал союзников. Испания поощряла своих нидерландских наемников в Бельгии вступать в голландскую армию. Бранденбургский курфюрст, прирейнские форты которого уже были заняты войсками Людовика XIV, собирался отправить 20 000 солдат на помощь голландцам и (заключив Берлинский договор от 23 июня) призывал Императора последовать его примеру. Можно поэтому предположить, что, когда голландские посланники явились к Людовику XIV 29 июня, они просто разыгрывали комедию, поскольку предлагали завоевателю уже захваченные им прирейнские города, Маастрихт и голландский Брабант с укрепленными городами Бреда, Берг-оп-Зоом и Хертогенбосом, — предлагалось вполне достаточно, чтобы сделать Испанские Нидерланды незащищенными в будущем, и предлагалось слишком много, чтобы в это можно было поверить. Как бывает в таких случаях, король потребовал еще большего: весь юг страны, сохранение за ним завоеванной территории (Маастрихт и Хертогенбос). Союзники Франции — Англия, Кельнский архиепископ, Мюнстерский епископ — должны были приобрести кое-какие выгоды. Республике же предлагалось упразднить тарифы, установленные в отместку за те, которые ввел Кольбер, уплатить Франции двадцать четыре миллиона ливров и разрешить отправление католического культа. Голландцам был дан пятидневный срок для принятия решения. Но они не подавали признаков жизни. Точнее, ответ за них дали факты, и этот ответ был отрицательным для Франции, грозившим лишить ее преимуществ неоспоримой победы.

Вильгельм Оранский, который уже был статхаудером пяти провинций, теперь, 8 июля, стал статхаудером всей республики: Генеральные штаты в силу политической и военной необходимости положили практически конец буржуазной эре (голландской и зеландской) и главенствующей роли великого пенсионария. Это был возврат к полумонархии принцев Оранских. Такова была, вероятно, маятникообразная судьба этой молодой и парадоксальной аристократической республики Соединенных Провинций. Вильгельм, которому было в то время 22 года, был «более честолюбив, чем Де Витт, так же, как он, предан родине, но умел проявлять большую выдержку в моменты народных бедствий»^{112}. Он ненавидел всех вместе: Яна Де Витта, который пытался исключить его из статхаудерства, а также буржуазный клан Амстердама, пораженцев и пацифистов, папизм, Францию и Людовика XIV. В течение целых тридцати лет его последующей жизни (то есть до самой смерти) у Франции не будет большего врага. Его ненависть будет оттачивать его ум. Его упрямство будет порой причиной его поражений, но иногда оно позволит ему довести некоторые войны до победного конца: этому ревностному последователю учения о предопределении было предопределено стать англичанином.