Когда король открывает к себе доступ, дистанции уменьшаются. Придворные (я имею в виду профессиональных угодников двора) этим изумлены. «Толстого Лувуа» (так его называет Бюсси-Рабютен) Людовик XIV сделает вскоре «идолом этого суда», в то время как с принцем де Конде «считаются меньше, чем с покойником»^{265}. Вард и Рабютен мучаются в изгнании; а Люлли может все сказать и все себе позволить. «Трудно привести более яркий пример близости и взаимопонимания, чем то, что существовало между Людовиком XIV и Жан-Батистом Люлли, который в молодости был скоморохом и шутом, а стал суперинтендантом музыки и важной персоной в лучшие годы правления Людовика XIV»^{122}. «Люлли бесконечно развлекал короля своей музыкой, своей игрой и своими остротами», — напишет Титон дю Тийе. Буало называет Люлли «подлым мошенником», а Лафонтен разоблачает его как «распутника», завсегдатая кабаков, который охотно устраивает оргии с шевалье Лотарингским и герцогом Вандомским, но Его Величество всегда Люлли прощает и всегда ему покровительствует. Ему прощается вызывающее богатство; забываются его пороки, терпеливо сносится его меняющееся настроение.

Верность Людовика XIV Мольеру вызывает удивление и у придворных, и у парижан. Король не только много раз приглашает ко двору автора «Мещанина во дворянстве», спасает его от банкротства, способствует росту его авторитета среди актеров и публики, но смело встает на его защиту перед общественным мнением. То, что Пьер Гаксотт называет «войной Тартюфа», длится не меньше пяти лет (1664–1669)^{191}. Против Мольера королева-мать, первый президент, доктора Сорбонны, Общество Святых Даров, архиепископ Парижа, благочестивый люд всех сословий; за него — Месье, брат короля, первая Мадам, супруга Месье, принц Конде. Без поддержки короля он потерял бы свой авторитет, свою труппу, все средства к существованию. Но Людовик XIV, как в случае с Люлли — гением-конкурентом и его собратом, — пренебрегает общественным мнением. В Мольере он видит не позорно отлученного от Церкви проповедниками и не фигляра, а глубокого, остроумного, тонкого, очень плодовитого, с богатым воображением автора, разделяющего с ним трапезу, умеющего исправлять нравы, не морализируя, всегда готового выполнить неожиданные приказы короля. Если и не во всех проявлениях, то, по крайней мере, по своему мировоззрению Жан-Батист Поклен кажется королю необычным случаем и прототипом — несколько исключительным — благовоспитанного человека. Выказывая Мольеру непринужденность в общении, Людовик XIV не выходит из своей роли. Творчество Мольера, если оно разоблачает смешные стороны некоторых персонажей двора, не убивает критикой двор. Напротив, оно способствует, как творчество Мере или Грасиана, тому, чтобы изобразить или позволить увидеть идеальные стороны двора. Таким образом, его творчество является союзником или помощником королевской политики.

Мы можем лишь догадываться, какое король получил удовольствие от «Благодарственного слова», которое Мольер поставил перед «Экспромтом Версаля» (октябрь 1663 года): представляя себе, что его Муза присутствует при утреннем выходе Его Величества в Лувре, Мольер насмехается над пошлыми придворными, вкладывая в уста Музы такие слова:

«Мы живем при короле — враге мошенничества, — заявляет жандарм в пятом акте пересмотренного, исправленного, дополненного, современного Тартюфа (жандарм — не символ ли он господина де Ларейни и совсем нового института управления полиции?). Этот король также не любит желчных людей («Мизантроп» ему напоминает удары тростью господина де Монтозье), непорядочных карьеристов без присущих им талантов (он не может смотреть пьесу «Мещанин во дворянстве», не разражаясь громким смехом), ханжей (и поэтому он приложил так много усилий, чтобы выиграть дело «Тартюфа»), бездельников-маркизов и жеманниц (каковых мы видим в «Докучных» и в «Смешных жеманницах»). Слишком много говорили, что Мольер восхвалял идеального буржуа. Этот Мольер, друг и свой человек в окружении Великого короля, — достаточно благовоспитанный человек (знаток придворных людей и всего, что касается двора), выбравший для себя благовоспитанного человека в качестве постоянного образца. Если мы в нем находим простонародные черты, то потому, что мы не принимаем во внимание постоянную связь, которая существует между двором и Парижем. Он похож на буржуа рядом с героями Корнеля и Расина, его современниками. Но двор Людовика XIV скорее населен Дамисами и Леандрами, чем Полидевками и Пиррами.

Первый двор Людовика XIV (1661–1682) кажется последующим поколениям всегда блистательным. Он кажется таким молодым, веселым, изобретательным и непосредственным! За разнообразием декораций, временных построек для представлений, балетов, балов, охот и фейерверков угадываются вспышки любовных увлечений короля, и в результате создается впечатление, что двор Людовика XIV был двором любовных развлечений. Но эта видимость обманчива, ибо королевский замысел никогда не оскудевает. Хотя может показаться, что развлечение устроено ради своего собственного любовного увлечения; но такой праздник тем не менее преследует и педагогические и политические цели. Чтобы привлечь знать и удержать ее, Людовик считал необходимым сделать свой двор привлекательным, чтоб жизнь при дворе никогда не была монотонной и рутинной. Правила церемониала удивительно этому способствовали. Первые Бурбоны сохранили церемониал, созданный Валуа. Это та область, в которой, впрочем, ничего нельзя сделать легко и просто. «Изобретателю» этого деликатного «механизма», Генриху III, пришлось в свое время приниматься за это дело много раз, чтобы ввести определенные правила для упорядочения жизни в Луврском дворце: он устанавливал специальными эдиктами внутренний распорядок при дворе в 1574, 1578, 1582 годах (видно, что он был вынужден все это подтверждать каждые четыре года), прежде чем кодекс правил поведения был закреплен в 1585 году[43]. Людовик XIV снова находит тот же самый кодекс правил через 72 года и понимает, что он не сможет сразу добиться точного соблюдения этих правил, даже если его брат, Месье, великий знаток в области этикета, будет охотно ему помогать. Король также понимает, что этот сжатый свод может быть использован и монархом, и подданными лишь в том случае, если он будет подчинен правилам, которые можно применить. До конца своего царствования Людовик XIV охраняет сборник правил этикета. Он знает протокол до мельчайших подробностей. Любые сведения доводятся до него лично. Он выступает в роли верховного арбитра в конфликтах, возникающих по протоколу. Он превращает в орудие управления юриспруденцию по вопросам достоинства или тщеславия и из этого извлекает преимущества. Ссоры между сановниками при дворе отвлекают их от заговоров, направляют интриги в определенное русло и их нейтрализуют. Если двор представляет собой постоянный спектакль, то беспрестанное недоверие к каждому участнику этого спектакля добавляет к самому представлению новое развлечение, порой вызывающее бурные страсти и всегда захватывающее.