«Предсказания Кампанеллы о будущем величии наследника…

— Предсказания о том же, Гроций. — Созвездие, под которым родился наследник Франции, состоит из 9 звезд, или из 9 Муз, как их называют астрологи, они расположены по кругу и обозначают: Орел — гениальность, Пегас — кавалерийское могущество, Стрелец — сухопутные, пехотные успехи, Водолей — морское могущество, Лебедь — славу, которую будут восхвалять поэты, историки, ораторы. Созвездие, под которым родился дофин, то есть наследник, касается небесного экватора — признак справедливости. Рожден в воскресенье, день Солнца. Ad solis instar, beaturus suo calore ac lumine Galliam Galliaeque amicos. Jam nonam nutricem sugit: aufugiunt omnes quod mammas earum maie tractet (“Дофин, как Солнце, своим теплом и светом осчастливит Францию и всех друзей Франции. Он уже сосет молоко девятой кормилицы: все они от него сбегают, потому что он причиняет боль их соскам”).

1 января 1639 года»^{90}.

Как астрологи придавали значение расположению звезд, так и историки прошлого с удовольствием изучали королевскую генеалогию, надеясь отыскать там признак великой судьбы. Мы могли бы сказать, как и они: у своего деда Генриха IV Людовик позаимствует храбрость, хитрость, скрытность и любовь к красивым женщинам. Он унаследует от короля Испании Филиппа II, своего прадеда, одержимость — качество, которое ему помогло достойно исполнять монаршее ремесло. Этот способ изучения судьбы, который теперь не в моде, имел положительные стороны: в дворянских семьях и в родах, где чтят традицию, знакомство с предками значит порой больше, чем таинственное воздействие наследственности.

Но вскоре галерея предков странно оживляется, кишит тысячей лиц, порой довольно странных, контрастирующих между собой. В галерее Людовика XIV появляются Карл V, а также Рюрик, викинг, родоначальник русской знати, Фридрих Барбаросса, Карл Смелый, кондотьер Джованни Медичи, лирический поэт Карл Орлеанский. Персонажи несколько повторяются, почти навязчиво, что само по себе заслуживает того, чтобы рассказать об этом подробнее: наш герой 6 раз происходит от Карла Смелого, 22 раза от Инес де Кастро — «мертвой королевы», и 368 раз от Людовика Святого, от которого он унаследовал галликанство, но не святость. Наконец, не вызывает ли справедливое волнение, когда узнаешь, что Людовик Великий, который был в своей жизни часто верен героизму, изображенному в пьесах Корнеля, 1575 раз происходит от Сида Кампеадора?[12]

Крупные династии, породненные через границы, всегда немного космополитичны. Однако все стараются выявить у всякого знаменитого монарха принадлежность к доминирующей национальности в стране. Морис Баррес хладнокровно писал: «Людовик XIV из дома Медичи. Бонапарт — тосканец. Величественная Тоскана».

Несколько наиболее дотошных авторов изучили предков монарха (известно, что четыре предка человека — это его два деда и две бабки, восемь предков — это четыре прадеда и четыре прабабки и т. д.). Одни думают, что в нем проявились в основном черты немецких предков, что должно было позволить королю Франции в 1658 году выставить свою кандидатуру для управления Священной Римской империей^{263}. Другие видели лишь его испанских предков и считали поэтому, что создателю Версаля предопределено судьбой установить строгий дворцовый этикет. Ни у кого не хватало терпения углубиться в даль веков. Сегодня один составитель генеалогического древа захотел выяснить все до конца. Он выявил 510 из 512 предков Людовика XIV, то есть рассмотрел срез генеалогического древа короля до десятого колена^{150}. Германский элемент (43 немецких и 14 австрийских предков) составляют всего лишь 11%; славянский (36 предков) и английский (встречается 35 раз) — 7% каждый. Латинские страны составляют остальную часть королевских предков, то есть 75%: 145 предков — французы, 8 — лотарингцы и 5 — представители Савойского дома, 133 предка — это испанцы, 50 — португальцы, 41 — итальянцы. И все-таки король Франции достаточно француз.

Кстати, эти вопросы нисколько не занимали наших отцов. Король не только был французом по сути своей — даже если бы из 32 его предков 31 был иностранцем, — но эта его суть была неотъемлемой. По старому государственному праву принц по прямой линии (мужской) от Гуго Капета, законорожденный, не мог потерять свое качество француза. В 1589 году Генриху Бурбонскому помешал не его титул короля Наваррского — короля иностранного суверенного государства, — а протестантизм; а Генриху III не ставилось в упрек временное управление Польшей. Вот почему в конце царствования Людовика XIV, когда встанет вопрос о французском претенденте на испанский престол, герцог Анжуйский — впоследствии Филипп V — был уверен, что он сохраняет и сохранит все свои права при возможном наследовании французского престола. Никакое международное соглашение не могло возобладать над тем, что было принято в королевстве. Это была не просто запись прав, это был фундаментальный закон, непреложная часть нашей неписаной конституции^{120}.

Впрочем, разве не абсурдно перечислять предков наших королей, а национальность королев Франции по рождению писать несмываемыми чернилами? «Королевство Екатерины Медичи», вдовы Генриха II и регентши, вовсе не находится, да будет известно, в Тоскане… И если Анна Австрийская, как мы на это намекнули, не всегда могла устоять при жизни Людовика XIII от соблазна поддерживать заговорщическую связь с испанским двором, все поменялось, когда она овдовела. С 1643 года она только королева Франции, более патриотично настроенная и больше преданная интересам своего приемного отечества, чем многие принцы Французского королевства^{176}. Таковы сила и действенность основных законов. Они не только определяют наше общественное право в течение веков, но и воздействуют на чувства и закладывают фундамент для лучших традиций двора. После смерти своего мужа Анна Австрийская, ставшая королевой-матерью, сохранит лишь такие черты от своего испанского характера как гордость, чувство чести и набожность.

Всякий раз, когда авторы начинают повествование, посвященное детству будущего Короля-Солнце, у них появляется желание представить все в черном цвете, пожаловаться на бедность наших познаний в этой области, вероятно, для того, чтобы пополнить этот недостаток — вызвать повышенный интерес к некоторым забавным событиям, которые история и ее сводная сестра — легенда — заботливо доносят до грядущих поколений.

Легенда о нерадостном детстве происходит из двух источников: само воспоминание о реально существовавшей Фронде и предвзятые клеветнические сведения, распускаемые камердинером Лапортом. Это те два момента, которых мы в свое время коснемся. А что до мысли о том, будто маленькие принцы рождаются и всегда растут счастливыми, она ни на чем не основана; даже не на волшебных сказках, в которых всегда столько горьких переживаний. Во «Всеобщем словаре» Фюретьера, энциклопедии XVII века, который является отражением взглядов среднего слоя общества, можно прочесть это высказывание: «Великие короли не были взращены в радости».

Истории о юном короле, часто повторяемые, относятся к периоду с 1643 по 1658 год. Среди историй о нем как наследнике нет ни одной правдоподобной. По свидетельствам очевидцев, Людовик XIII гордился своим старшим сыном и ревновал, если малыш вдруг устремлялся сначала к королеве. Ребенок любил его, и отец был очень чувствителен к малейшему проявлению внимания со стороны сына. Людовик XIV очень мало знал своего отца, но образ отца, который ушел из жизни, когда сыну не было еще пяти лет, будет постоянно возникать перед глазами подростка, взрослого человека и старика. Верность кардиналу Мазарини, — она начинается с конца Фронды и продолжается до самой смерти кардинала, — это прежде всего верность Людовику XIII, который выбрал кардинала крестным отцом дофина и главным министром. В постоянстве, с которым великий король отклонит все возражения своих архитекторов и заставит их выказывать уважение маленькому охотничьему домику покойного короля в центре Версальского ансамбля, справедливо прослеживается та же постоянная сыновья привязанность. Наконец, на смертном одре Людовик XIV прикажет, чтобы его сердце после смерти положили у иезуитов на улице Сент-Антуан рядом с сердцем Людовика XIII^{26}. Эта преемственность в воспоминании перечеркивает все легенды об относительно несчастном детстве, не позволяет думать, что Анна Австрийская была матерью-тираном.