Мадам де Ментенон, которая не прекращает в своих письмах сетовать на то, что война не кончается, косвенно ставит в упрек своему коронованному супругу, что он, кажется, тянет время, затягивает борьбу, вместе с тем она не прекращает подчеркивать, насколько Людовик переживает природные бедствия и страдания бедного люда: «Он знает о бедственном положении своих подданных; ничего от него не утаивается; здесь изыскиваются способы, чтобы принести им облегчение» (14 октября 1692 года). «Мы в курсе всех тех бедствий, которые переживают провинции, и хотелось бы от всего сердца облегчить им их участь, но на нас давят со всех сторон» (3 февраля 1693 года). «Король хотел бы, вопреки всему, видеть свой народ более счастливым»{66} (10 марта). Король все больше и больше проявляет не только свою естественную благожелательность и заботу о государственных интересах и о росте населения, но и сильные христианские чувства.
Подданные Его Величества и их многоранговость
В этой сложной обстановке королю невозможно было, как в 1661 году, уменьшить налоги. Напротив, продолжение войны требовало введения нового налогообложения. Но Людовик XIV и Поншартрен прибегли к более справедливому налогообложению, чем то, которое существовало прежде в королевстве. Бедные охотнее платят налоги, когда знают, что вельможи и богатые от них не избавлены тоже. А вот так теперь дело и обстояло. 18 января 1695 года декларацией короля во Франции устанавливалась капитация, ежегодный подушный сбор, новый тип налога для нашей страны, довольно революционный (поскольку знать тоже обязана его платить), хотя и скопированный с Центральной Европы. Сен-Симон полагает, что контролер Поншартрен вынужден был его установить против своего желания. О Людовике XIV этого сказать нельзя. Он в течение всего 1694 года зорко следил за приготовлениями и правилами применения этого налога. Если богатые платят, если знать вынуждена тоже вносить свою лепту против своей воли, король ее не просто принимает, он ее требует.
Эта особенность, которая связывает новый налог с экономическим и социальным замыслом, с общей политикой, уже сама по себе достаточна, чтобы показать всю исключительную важность капитации. Но сегодня мы видим еще и другое, ибо подушный налог позволил не только пополнить во время войны государственную казну, но еще и показал нам структуру французского общества при старом режиме, социальную политику Людовика XIV и ее достижения{138}. Заслуга не в самой королевской декларации, а в установлении тарифа и в его применении на всей территории Франции. В самом деле, маркиз де Шамле, инициатор этого проекта, высокопоставленные чиновники Поншартрена, его реализаторы, находятся в курсе не только всех ресурсов страны, но и знают все нюансы социальной иерархии. А это — бесценно.
Теперь не три сословия (духовенство, дворянство и третье сословие) или два лагеря (привилегированные и разночинцы, богатые и бедные, господствующие и подчиняющиеся) облагаются налогами, а двадцать два «класса» налогоплательщиков. Они насчитывают 569 рангов, присваиваемых в зависимости от звания, сословия, чинов и ремесел. Первый класс, который включает, в частности, королевскую семью, министров и главных финансистов, облагается налогом в 2000 ливров; второй класс, класс герцогов и первого президента, платит 1000 ливров; восьмой класс, который имеет в своем составе бригадных генералов и советников парламента, облагается налогом в 200 ливров; пятнадцатый класс, в котором фигурируют писари гражданских и уголовных судов и рантье средних городов, платит 40 ливров. Последний класс, класс простых солдат и мелких слуг, облагается всего лишь одним ливром. Так как подушный налог не был ни налогом на капитал, ни налогом на доходы, а налогообложением по рангу, его тариф является настоящим рентгеновским снимком французского общества, запечатлевшим две трети периода долгого правления Людовика XIV.
Население королевства не является ни сословным обществом, установленным протоколом, ни классовым обществом, регулируемым деньгами. Деление нации на три сословия не является больше социальной реальностью (даже если дворянина элегантно обезглавливают, а разночинца тривиально вешают за одно и то же преступление). Вот почему первый класс по подушному налогу охватывает большое количество финансовых разночинцев. Иерархические титулы, даваемые в зависимости от ленного владения, не имеют больше смысла, на первое место по знатности выдвигаются только герцогские дома. Маркизы, графы, виконты и бароны демократически уравниваются в одном ранге: король их поместил в седьмой класс, к которому также относятся — и вполне демократично — сборщики тальи и контролеры почт. Что касается «дворян, у которых нет ни ленного владения, ни замка», то есть находящихся на уровне Каде Русселя[105], генеральный контролер поместил их в девятнадцатый класс вместе с университетскими сторожами, содержателями кабаре, сторожами охотничьих угодий!
Из этого не следует, что экономика играет теперь главенствующую роль во французском обществе. «При прежнем режиме никогда не было всевластия денег, какие бы ни существовали при нем большие злоупотребления», — писал Пеги. Каким бы ни был богатым сборщик тальи (налог 250 ливров для седьмого класса), он никогда не мог бы быть впереди генерал-лейтенанта армии (шестой класс), даже если бы этот последний был безденежным. Практически и юридически монархия основана у нас на чести; честь стоит дороже денег. Поэтому социальная иерархия не идет по одной линии. Она строится по четырем критериям: по достоинству (по которому маршалы Безон или Катинй, достаточно скромного происхождения, идут впереди самых знатных генерал-лейтенантов), по власти или по могуществу (которые помещают министров сразу же после принцев крови), по богатству (за счет которого вице-адмирал уступает место казначею военно-морского флота) по уважению (это «что-то такое неуловимое», дорогое отцу Бууру{15}, что-то хрупкое, неощутимое, то единственное, что позволяет подправить жесткость деления людей на классы). Таковы структуры старого режима{138}.
Тексты 1695 года дают столько же сведений о конъюнктуре. Хотя сочетание могущества и богатства всегда благоприятствует финансистам, можно только удивляться тому, что мы видим откупщиков — эти откупщики так же необходимы, как непопулярны, — по рангу поставленных выше герцогов. Между тем Сен-Симон, колкий представитель класса герцогов, забыл отразить в своих мемуарах подобную «скандальную» ситуацию, откуда можно видеть, до какой степени Людовик XIV переформировал за 34 года своего правления социальные слои королевства.
Здесь главенствующее положение государственной службы настолько очевидно, что она совершенно затмила деловой мир: самые значительные представители торгового мира, оптовые торговцы находятся в одиннадцатом классе по подушному тарифу. Не будем в этом усматривать некую архаичность. Люди 1690 года связывали обновление не с обновлением промышленности или торговли, а с обновлением институтов, с той передовой администрацией, которой с 1661 года Людовик и его министры уделяют столько внимания. Отныне, если военные службы и продолжают по традиции быть высокочтимыми, люди пера, судейские и финансисты уже соперничают с армией. В каждом из первых классов, разделенных по подушному налогу, то есть классов реального общества того времени, все строится по определенному и постоянному порядку: военное сословие, люди пера и судейские, люди финансового мира. Такая «диспозиция» показывает, что двор не может быть поставлен выше всего судейского сословия и что все судейское сословие не может быть выше всего финансового мира. Это иерархическое расположение показывает, что военное сословие, судейское сословие и финансовый мир, которые рассматриваются в профессиональном отношении, являются столпами государства, главенствующими силами, дополняющими друг друга и конкурирующими друг с другом (благодаря умело спровоцированному соревнованию) силами общества. Таково радикальное изменение, которое навязывается непреклонной волей короля.
