Одной из самых больших политических заслуг короля Франции было то, что он принес в жертву Пинероло ради мира. Туринский мир разозлил императора, вызвал беспокойство у принца Оранского, заставил Карла II отказаться от интервенции в Италию; отныне вся тяжесть войны ложится на внутренне разобщенную Англию и на Голландию, в которой тоже нет единства. Людовик понимает, что у морских держав, в конце концов, есть основания теперь пойти на уступки. Он передает Вильгельму Оранскому, что в обмен на мир он признает его наконец «королем Великобритании». Польщенный этим признанием, которое ему дороже всего на свете, принц Оранский оказывает сильное давление на голландцев, чуть поменьше на императора, чтобы заставить их согласиться временно обойтись без короля Испании, и договаривается с королем Франции о мирном конгрессе 4 февраля 1697 года. Конгресс откроется в Рисвике 9 мая.

Как все подобные конференции, это собрание европейских полномочных представителей в деревне неподалеку от Гааги не прошло без столкновений и недоразумений. Испанцы требуют вернуться к тем положениям, которые были записаны в Пиренейском договоре, то есть к границам 1659 года. Император Леопольд не только потребовал, чтобы были возвращены Страсбург и весь Нижний Эльзас, но и признаны положения Мюнстерского договора 1648 года. Голландцы требуют срочно заключить новый торговый договор. В Рисвике все мутит император. Он занимает такую жесткую позицию, что Людовик XIV в конце августа предупреждает конгресс, передавая через Торси и трех своих представителей (Арле де Бонней, Калльера и Вержюса де Креси), что он сохранит Страсбург за собой.

Но речь уже идет не только о выборе между имперским тезисом о немецком Рейне и новой, солидно обоснованной теорией о французском Эльзасе. Возник еще один casus belli (повод к войне): польский трон свободен в связи со смертью Яна Собеского (1696). Есть два кандидата, желающих его занять, и польскому сейму надлежит выбрать: принца де Конти, кузена Людовика XIV, или Августа, Саксонского курфюрста, поддерживаемого императором и всей империей. Агрессивность Леопольда объясняется тем, что кандидатура принца Саксонского ему кажется бесспорной, а непреклонность императора укрепляется тем, что его самый талантливый генерал Евгений Савойский только что оттеснил турок. Но эта непреклонность идет ему во вред; большинство договоров будут подписаны 20–21 сентября, мир между империей и Францией установится только 30 октября.

«Благословенный момент примирения наций наступил; Европа спокойна; ратификация договора, который мои послы заключили недавно с послами императора и империи, завершает установление повсюду столь желанного спокойствия»^{59}. Так пишет Людовик XIV в одном из писем, датированном 5 января 1698 года, архиепископу Парижскому.

Наши дипломаты действительно проявили большую гибкость: каждая из сторон может считать себя выигравшей. После десяти лет жестокой войны наступил триумф разума. Однако договоры 1697 года невысоко оцениваются французскими историками. Нам хотят представить Францию обессиленной, измотанной королевскими амбициями, разрывающейся между своими фронтами на суше и на море. Короля упрекают в том, что он отказался от своих недавних завоеваний и возвратился к условиям Нимвегенского мира (1678) после долгой и, как считают, бесполезной войны. Наименее строгие историки говорят о войне, закончившейся «вничью». Тут все как один замечают начало упадка. Эти утверждения несправедливы, но почти никого не удивляют. Если бы Рисвикский мир был для нас более выгодным, если бы де Торси и де Помпонн, по совету короля, не пошли бы на уступки, если бы мы не возвратили Лотарингию герцогам, то обсуждались бы, без сомнения, «бесстыдные приобретения проводимой политики присоединений» или мегаломания Людовика XIV, так как монарху труднее было удовлетворить будущих историков, чем управлять, бороться и побеждать.

Факты находятся в противоречии с этими печальными комментариями. Трудно было говорить в 1697 году об амбициях монарха, так как они состояли только в том, чтобы сохранить Страсбург и Турне. Король Франции уже в течение четырех лет страстно желает мирного урегулирования конфликта. Он никогда не был, кроме как в фантазиях, человеком, жаждущим войны любой ценой (и в этом его отличие от Вильгельма Оранского). Все сведущие люди об этом знают. Весной 1697 года Эспри Флешье писал: «Мы, по-видимому, будем наслаждаться миром, так как король, по религиозному убеждению и величию души, хочет отдать каждому то, что, как он считает, ему принадлежит. Я не сомневаюсь, что он, желая облегчить судьбу своих народов, пошел на уступки врагу, в то время как он мог бы измотать его силы. Вот красивый поступок в истории»^{39}.

В 1697 году чувствуется, что Франция устала. Тяжелые зимы 1693 и 1694 годов отразились на ней, как с возрастом морщины на лице; но союзники Аугсбургской лиги тоже очень устали. Кроме того, они еще обескуражены блестящими победами, которые с весны одерживают французы. 25 апреля Картахена в Вест-Индии[95], самый укрепленный и самый богатый форт Испанской Америки, была осаждена эскадрой барона де Пуэнтиса и флибустьерами капитана первого ранга Дюкаса и капитулировала после пятидневной осады. 5 июня де Катинй взял Ат. В течение всего лета наши три северные армии жили за счет врага, а армия маршала де Шуазеля оккупировала большую часть немецкой территории.

10 августа герцог Ванд омский принял капитуляцию Барселоны. 5 сентября Пьер Лемуан д'Ибервилль овладел фортом Нельсон в Канаде. Еще раз, таким образом, полномочные представители Версаля могли действовать с позиции силы благодаря победам, одержанным Францией на суше и на море, в Европе и в колониях, подписывая статьи Рисвикского мира. Восхваление короля во Франции за умеренность его требований не было продиктовано обычной льстивостью.

Некоторые из наших противников желали бы возвратиться к положениям Мюнстерского или Пиренейского договоров; но им пришлось удовлетвориться возвратом к положениям Нимвегенского мира. Людовик XIV отдает империи свои плацдармы: Филипсбург, Кель и Брейзах. Он отказывается от тех присоединений, которые не относятся к территории Эльзаса, как Трир или Монбельяр. Он возвращает Лотарингию ее законному владельцу, но сохраняет за собой форты Лонгви и Саарлуи плюс к этому — право прохода для своих войск. Соединенные Провинции, удовлетворившись возвращением к таможенному тарифу 1664 года, отдают нам Пондишери.

Щадя права короля Франции или его потомков, претендующих на наследие Карла II, полномочные представители Людовика XIV обращаются с Испанией чрезвычайно мягко: мы только обмениваемся оккупированными крепостями. Мы, в частности, возвращаем Жерону и Барселону, Люксембург, Шарлеруа, Ат, Моне и Куртре, сохраняя за собой все 82 города, поселка и деревни, которые отныне объединены во «Французское Эно». Англичанам мы возвращаем недавно захваченную бухту Гудзона. А тот, кто был до сих пор всего лишь «принцем Оранским», то есть тот, кто был кем-то вроде Антихриста, официально для Франции становится «Его Величеством Вильгельмом Ш, королем Великобритании».

Таким образом, Людовик XIV сделал уступки, но баланс 1697 года остается положительным. Договоры разъединяют коалицию, а точнее, разрывают ее на части. Они открывают Франции путь к наследованию испанского престола. В них еще раз записано или подтверждено право на владение общим, неразделенным «имуществом» в результате заключения брака. Первым приобретением, признанным Англией и Испанией, является Сан-Доминго (pars occiaentalis — западная часть), сегодня — Гаити, объявленный французской территорией. Эта стратегическая и тактическая база на Больших Антальских островах, владение морских разбойников и флибустьеров, становится той замечательной колонией с плантациями, которая сделает из Франции в XVIII веке первого мирового поставщика сахара.