Последний договор, на который старый король дал согласие, соответствовал традиции Ахенского, Нимвегенского и Рисвикского договоров: Франция отказывалась от части своих законных претензий. Но, как будет записано высоким стилем в «Истории царствования в медалях», «король, заканчивая таким образом вредную для всех участников войну, еще раз покрыл себя славой тем, что вернул Европу Европе»^{71}. 19 апреля он приказал кардиналу де Ноайю отслужить большой молебен в соборе Парижской Богоматери по случаю заключения мира с императором. 11 ноября он прикажет служить молебен во славу Господа по случаю «милостей Господа, ниспославшего всеобщий мир»^{201}.

Комментируя Утрехтский и Раиггадтский договоры, называя их шедевром де Торси и лебединой песней старого короля, историк Фредерик Массон написал: «Эта долгая и тяжелая война порой ввергала Францию в пучину опасностей, но дипломатия как могла исправляла ошибки военных. Были дни поражений: Хёхпггедт и Рамийи, но были и дни, которые можно назвать днями славы и блестящих побед. Франция доказала свою силу и проявила большую энергию, которые делают ей немалую честь и в истории являются свидетельством того, что народ всегда может спастись, если он хочет этого, и, вместо того чтобы разделяться в ущерб своим интересам, сплачивается вокруг руководителя, которого сам себе выбрал»^{103}.

Всеобщий мир обеспечен. Подошел момент подвести итог. Читателя он может удивить, потому что столько французских авторов, начиная с Мишле, упорно писали о поражениях и разочарованиях конца царствования. Многие современники считают, что Франция 1715 года меньше по размерам, чем Франция 1643 года. Впрочем, в военных описаниях и в конкретных пунктах договоров часто встречаются одни и те же имена: Ипр, Турне, Филипсбург, Брейзах, Пинероло; чередование приобретений и возвращений создает впечатление какой-то неустойчивости. И за отдельными деревьями мы не видим леса! Эти важные и славные форты, эти города с неустойчивой властью скрывают тектоническую деятельность увеличения королевства: десять новых провинций, права на Мадагаскар (территория нашей короны), обоснование в Сенегале, а эта огромная Луизиана, которая носит имя короля Франции, и Миссисипи, которая называется рекой Кольбера.

В конце августа 1715 года, накануне смерти короля, территориальные приобретения по сравнению с 1643 годом и в метрополии и в колониях, огромны; потери легко переносимы. Утрехт нас принудил отдать Ньюфаундленд (но мы там сохраняли право рыбной ловли), Акадию и Сент-Кристофер. И нужно было обладать воображением ранних романтиков, как писатель Робер Шалль, чтобы думать, что такие потери серьезнее, чем если бы мы уступили англичанам «Нормандию, Бретань и даже Аквитанию». В данный момент эти потери «не задевали или лишь слегка задевали французов Европы потому, что они не видели последствий»^{23}. Действительно, достаточно было бы после 1715 года усиленно заселить французами Канаду и Луизиану, чтобы обеспечить себе будущее на Американском континенте; но это уже больше не будет зависеть от Людовика XIV. А вот благодаря ему, несмотря на уступки, сделанные в Утрехте, Франция имеет заморские «владения, которые намного больше, чем все колониальные владения англичан в те времена»^{120}. Правда, наша империя намного менее заселена, чем империя Английского короля; правильно и то, что у наших предков была недостаточно сформирована колониальная психология, даже если и кажется, что Жером де Поншартрен уже близок к ней[125].

Вот какова карта приобретений: Артуа (1659), Дюнкерк, один из дорогих городов для Людовика XIV (1662), Валлонская Фландрия с Лиллем (1668), Эр и Сент-Омер или то, что принадлежало провинции Артуа (1678), французское Эно с Мобежем и Валансьенном (1678), Тьонвиль и то, что величественно называется «французский Люксембург» (1643, 1659), Лотарингия Трех Епископств — Мец, Ту ль и Верден (1648), Саарлуи, присоединение, задуманное Вобаном и которое король одобрил (1680, 1697), Ландау (1680, 1714), Эльзас (1648, 1681, 1697), Франш-Конте (1674, 1678), долина Ибай и Барселоннета (1713), Оранское княжество (1673, 1713), Руссильон и Сердань (1659).

Таковы «округленные земли» Людовика XIV. Эта «округленная» территория Людовика XIV не имеет больше неудобных выступов — они «ампутированы», она однороднее и ее легче защищать. В общем (и хотя нигде не было предусмотрено, ни в одной королевской или правительственной программе, анахроничное понятие «естественной границы»), Франция 1715 года приближается — в той мере, в какой география и договоры это позволили, — к «естественным границам». Это обеспечено де-факто: на Рейне, между Дофине и Савойей, на вершинах Пиренеев. Вобан умер, сожалея о Филипсбурге, Брейзахе, Келе и Пинероло. Он так реагировал, потому что был комиссаром по фортификациям. Людовик XIV, будучи умнее Вобана, рассуждал прежде всего как политик.

Людовик XIV не намечал последовательного плана создания заморской империи, но список новых владений показывает: французские владения превосходят то, что они имели бы, если бы проводили меркантильную и прагматичную политику сиюминутной выгоды. Использование в Вест-Индии Сан-Доминго (1655, 1697) как стратегического и коммерческого пункта было утешительным для королевства после потери Сент-Кристофера. Кайенна и Гвиана (1676) — не Эльдорадо, но они не позволяют Англии и Голландии быть единственными на подступах к богатой Бразилии. Если Луизиана, которую уступили в 1712 году финансисту Кроза, почти не населена^{7}, то она богата возможностями. В Африке у Людовика XIV неоспоримые права на Сенегал (1659, 1700), где форт Сен-Жозеф в провинции Галам подтверждает французское присутствие. Граф д'Эстре покорил для него Горе (1677, 1678). Мадагаскар — не та земля для колонизации, о которой мечтал Кольбер: в 1715 году трудно там было встретить офицера Его Величества или поселенца; однако мы не очень-то отказывались от этой страны, которую Людовик XIV окрестил «Остров Дофин» и присоединил к короне в 1686 году^{129}. На некотором расстоянии друг от друга у Франции есть два пункта для остановки по пути на Дальний Восток: Маскаренские острова — остров Бурбон (1649) и остров Иль-де-Франс (1715), — которые облегчают торговым кораблям связь с Ост-Индией. Там активизируются наши первые торговые фирмы: Пондишери (1670, 1697), Чандернагор, Масулипатам, Каликут (1701).

Приобретение этих далеких земель или покорение близких провинций, тех, что способствовали «округлению» территории, было очень сложным делом. Войны Людовика XIV стоили жизней 500 000 человек. Они дали 10 провинций и империю. Войны Революции и империи унесут только со стороны французов около 1 500 000 солдат, совершенно не изменив наши границы: между 1793 и 1815 годами все произойдет так, как если бы мы обменялись потоком крови, пролитой в Филипсбурге, Мариенбурге, Саарлуи и Ландау, с кровью, пролитой в Сеноне, Мюлузе, Монбельяре и Авиньоне. Между 1914 и 1918 годами мы потеряли убитыми 1 200 000 солдат, столько же было убито в Эльзасе и Лотарингии. Эти сравнения жестоки, но без них невозможно правильно оценить актив и пассив Великого века.

Вольтер считает, что слава Людовика XIV была бы полной, если бы старый король умер сразу после заключения Утрехтского мира, в период между подписанием этого мира и появлением злополучной буллы «Unigenitus». Автор «Века Людовика XIV» не совсем не прав — он очень хорошо знал эту тему, — но он умышленно упрощает. Особенно три пункта позволяют действительно уловить тонкие нюансы его рассуждений. 1. Булла «Unigenitus» не прилетела из Рима, как метеорит, а появилась по просьбе Франции (которая повторила ошибку Мазарини в отношении Пяти положений Янсения). 2. Большие трудности, причины кризиса и непопулярности предшествуют Утрехтскому миру. 3. Но не все черно в период между весной 1713 года и смертью короля. Испытания, ошибки, но также и надежды были до и после подписания договора. Одним из испытаний был пацифизм.