Через три дня, 29 марта, министр получает новые письма из Голландии — как и было предвидено, враги не отдают Неаполь и обещают только Сицилию. Если король Франции желает получить мир, пусть вступает в войну со своим внуком, чтобы принудить его согласиться на такой «раздел»^{103}. Ничто не идет на лад, ни в Гертрейденберге, ни на границе. Враги блокируют Дуэ. В начале мая маршал де Виллар, перед тем как уехать, посоветовал королю заключить мир. 11-го состоялся еще один важный совет министров.

Маркиз де Торси сначала прочел два письма, пришедших от наших полномочных представителей, высказавших предположение о «скором разрыве». Бовилье, которого герцог де Шеврез, его родственник, предварительно слегка побранил, также высказался за заключение мира: пусть король, из-за того что он не может сражаться со своим внуком, предложит деньги коалиции, а она принудит его внука оставить испанский трон. Без особого удовольствия, правда, но это предложение было принято, и специальный курьер был послан в Соединенные Провинции.

Тринадцатого мая вечером король подписывает брачный контракт герцога Вандомского и Марии-Анны Бурбон-Конде, которую называют мадемуазель Энгиенская (она на 23 года моложе своего будущего мужа). Примирение, следовательно, произошло накануне отправки герцога Вандомского в Испанию. Его отъезд будет зависеть от переговоров, а они очень плохо продвигаются. Уже 10 мая наши полномочные представители потеряли всякую надежду заключить мир. Полиньяк еще сохраняет терпение, а маршал д'Юкселль только и ждет приказа от Людовика XIV, чтобы возвратиться во Францию. К счастью, король и Торси поняли, что голландцы устроили ловушку, чтобы «свалить на Францию вину за срыв конференции»^{103}. Французским посланникам придется остаться в Голландии еще на два месяца.

Тем временем наша фландрская армия выступила, «чтобы нанести удар врагу и оказать помощь Дуэ». Увы, у этой армии невысокий моральный дух, как об этом говорит Виллар, командующий этой армией. Таков был деморализующий эффект от слишком затянувшихся мирных переговоров. В конце мая появилась опять надежда на возобновление переговоров: голландцы заговорили о присоединении Сардинии к Сицилии, чтобы увеличить владения свергнутого католического короля. В июне дела вновь застопорились: Виллар не осмеливается оказать помощь Дуэ. Совет решает предложить полмиллиона союзникам для финансирования вражеской экспедиции против Филиппа V. Но 28-го депеши, пришедшие из Гертрейденберга, еще раз подтверждают требования врага: Людовик XIV должен лично воевать со своим внуком. Последнее французское контрпредложение было отвергнуто. После голландского ультиматума последовал разрыв; наши полномочные представители прибывают в Марли 30 июля.

Нельзя больше откладывать претворение в жизнь проекта, задуманного в конце января, который состоит в том, чтобы послать Филиппу V человека, которого он все время просит, — герцога Вандомского, этого старого молодожена, способного спонтанно решать самые сложные вопросы, умеющего идти на риск, участвовавшего в многочисленных сражениях. Торси настаивает на том, чтобы переходили к действиям. Людовик XIV решается предложить своему двоюродному племяннику командование армией Испании. 20-го герцог Ванд омский прощается с Его Величеством, «он полон надежды на успех и верит, что оправдает свою репутацию»^{103}. Он уезжает навстречу своей славной судьбе и… смерти.

У 1710 года много общего с 1694-м: окончание двух следующих друг за другом очень холодных зим, долгая и жестокая война со всей Европейской коалицией, развал государственных финансов, невозможность прибегать далее к крайним мерам. Голландцы несговорчивы, требуют за мир такую высокую цену, что 1710 год оказывается на пороге таких трагических событий, как ни один год Десятилетней войны. Даже если зимы 1709 и 1710 годов менее смертоносны, чем зимы 1693 и 1694 годов, положение Франции в общем и королевской казны в частности критическое. Король и его министры это болезненно переживают и стараются изо всех сил выйти из этого положения.

В середине предыдущей войны Людовик XIV ввел принцип революционного обложения налогом, заставил колеблющегося генерального контролера де Поншартрена[117] принять эту систему налогообложения. Этот подушный налог, от которого отказались в 1698 году, был вновь восстановлен в 1701 году. Сегодня, даже присоединенный к таким налогам, как талья, габель, капитация оказалась недостаточной, чтобы наполнить казну. Король решает установить фиксированный налог на доходы. Декларацией от 14 октября 1710 года устанавливается налог: десятая часть дохода. Так как от капитации духовенство было освобождено, Церковь увеличила свои «безвозмездные дары». Но, так же как и капитация, новый сбор налагается на всех: и на простых людей, и на привилегированных. Происходит общая мобилизация всех возможных средств, способных помочь ведению войны.

Король пришел к этому решению после серьезного обдумывания и не без колебаний. Привлечение дворян к необходимым финансовым жертвам было продиктовано не совестливым чувством справедливости, а тем, что король знает, что простые люди находятся на пределе возможного. Поэтому, как и в 1695 году, закон об установлении нового налога по воле монарха включает длинную преамбулу, которая призывает французский народ к выполнению своего общественного и гражданского долга и проявлению патриотизма. Несмотря на то, что этот закон подписан еще и именем Никола Демаре, он выражает в первую очередь чувства и мысли монарха, что и подтверждается его личным стилем изложения. Как и 12 июня 1709 года, Людовик XIV напоминает о своих усилиях, направленных на окончание войны, как и в 1709 году, он показывает, что мир все отдаляется и отдаляется из-за вероломства коалиции.

«Движимые искренним желанием дать Европе надлежащий мир, мы предприняли такие шаги, которые могут доказать, что у нас не было большего стремления, как дать отдых стольким народам, которые его просят… но заинтересованность тех, кто хочет бесконечно вести эту войну и не допустить заключения мира, одержала верх на советах монархов и государств — наших врагов… В этой ситуации мы не можем больше сомневаться в том, что наша забота о мире способствует лишь его отдалению и что у нас нет другого, лучшего средства добиться от врагов мира, как продолжать войну самым серьезным образом»^{68}. Вот почему Его Величество решил ввести эту десятину: начиная с 1 октября 1710 года (декларация была от 14-го) каждый подданный короля будет вносить десятую долю от своих доходов на общее дело. Это касается всех гражданских лиц, «дворян и разночинцев, привилегированных и непривилегированных». Эти десять процентов налога очень больно ударят по доходам землевладельцев, по правам сеньоров, по владельцам городской собственности и должностей, по государственным и личным рентам, по доходам торговцев и т. д. Месяц спустя Демаре будет брать десятую долю сразу при получении жалованья, пенсий и ренты.

В наши дни мы позабыли, как волей короля 14 октября 1710 года был нанесен удар по привилегиям, которые и без того уже были урезаны. Если бы Людовику XVI удалось провести аналогичную с финансовой и психологической точки зрения операцию в 1780 году — в самый разгар американской войны, — капетингская монархия была бы спасена»^{245}. Этой десятиной Великий король успокаивает бедных, показывая им, что он в первую очередь заставляет платить богатых. Он каждого обязывает участвовать в общем национальном деле: лепта малоимущего способствует в моральном и политическом отношении спасению королевства так же, как и огромные налоговые взносы таких, как Кроза, финансист, или Сен-Симон, герцог и пэр.

И малоимущий, даже если он и ворчит про себя (а кто об этом узнает?), не уклоняется от своего участия, а вот герцог де Сен-Симон выказывает недовольство, жалуется и даже взывает к Божьей справедливости!^{238} Не осмеливаясь высказываться открыто о том, что только простые смертные должны нести всю тяжесть налогов, он пытается спрятать свой личный эгоизм, или эгоизм выступающего против десятины привилегированного, за видимостью заботы об общественном благе. «Принимали за пустяк, — запишет он в своих «Мемуарах» (все так же возмущаясь даже через тридцать лет после введения налога), — разорение налогом такого количества людей всех сословий»^{9}. Особенно он ополчается против вредного пункта 11 той же декларации от 14 октября 1710 года, которая ввела в общем нашу современную налоговую декларацию. В этом тексте сказано: «И для того, чтобы установить по справедливости то, что должно быть заплачено в качестве десятой доли от доходов с имущества, подлежащего обложению, приказываем владельцам такого имущества представить в двухнедельный срок, начиная со дня опубликования этого текста, декларации об их имуществе тем, кто будут назначены для сбора таких деклараций, и составить эти декларации в такой форме, в какой им будет предписано сделать это в соответствии с нашими приказами». Для герцога де Сен-Симона прибавляется, к «разорению самим налогом такого большого количества людей всех сословий», «огорчение от того, что вас самих заставляют открыть семейные секреты, постыдные поступки такого большого числа людей (sic — так), нехватку денег, которая покрывается репутацией и кредитом, прекращение которого приведет к неизбежному разорению, пересуды о возможностях каждого, разорение целых семей»; все это якобы является следствием «бесстыдного подсчета в чужом кармане, что всегда так осуждал Создатель, который всегда карал того, кто заставлял это делать, и почти всегда подвергал примерным наказаниям»^{94}. Любопытное толкование, намекающее на эпизод с царем Давидом[118], наказанным за то, что он организовал учет. Теолог мог бы противопоставить подобному примеру «эдикт Цезаря Августа… который был издан в то время, когда губернатором Сирии был Квириний»;[119] из этой переписи явствовало, что Иисус Христос родился не в Назарете, а в Вифлееме, согласно пророчеству.