Помимо этих «исследовательских» поездок, министр увеличивает число всевозможных переписей. Например, по его просьбе директора Вест-Индской компании знакомят его с переписью европейцев на Мартинике (фамилия, место рождения колониста и его супруги, а также их детей; количество негров, находящихся у них на службе^{178}) в 1664 году. В 1665 году и в 1666 году Жан Талон, интендант Канады, посылает Кольберу «точный список всех жителей колонии»: это была первая перепись, произведенная в Новой Франции^{178}. Но одна из самых точных статистик (нельзя сказать, однако, что она была самой верной) остается та, которая отвечала на министерский вопрос, заданный казначеям Франции в мае 1665 года относительно покупных должностей в королевстве. В то время было вроде бы 45 780 должностных лиц, стоимость должностей которых представляла собой глобальную иммобилизацию стоимостью 419 630 000 турских ливров^{179}. В 1666 году Кольбер запрашивает сведения о переписи населения Дюнкерка. В 1670 году он приказывает производить запись актов гражданского состояния по годам (например: 16 810 крещений и 21 461 погребение в 1670 году). В этом же году министр, заинтересовавшийся потребностями сообщества бумагопромышленников столицы, узнает, что в Париже есть 220 печатных станков, потребляющих 43 миллиона листов и публикующих более миллиона произведений, «в их числе катехизисы, молитвенники, классические книги, периодика, королевские ордонансы и т. д.»^{179}. Благодаря специфической форме мышления Кольбера и административному упорству его любознательности правительство королевства приобретает постепенно привычку основываться на статистических данных. Франция Людовика XIV устанавливает мировой рекорд по точности в этой области. Переписи (почти научные) Вобана (1678), Поншартрена (1693), Бовилье (1697) — это продолжение политики Кольбера, немного усовершенствованной.

Политика Кольбера направлена преимущественно на поощрение роста народонаселения. Стремясь обеспечить надежную защиту страны, способствовать росту населения колоний, а также увеличению производства, Кольбер призывает соотечественников как можно больше рожать детей и лучше трудиться. Министр строго контролирует эмиграцию и, наоборот, систематически поощряет въезд в страну компетентных техников, мастеров, квалифицированных рабочих. Королю, двору, знати нужны стекольщики, скульпторы, краснодеревщики. Арсеналам Его Величества требуются корабельные плотники, парусники, конопатчики, а национальной промышленности — мануфактурщики, изобретатели, ремесленники высокой квалификации. Кольбер предоставляет временное освобождение от тальи молодым людям, которые порывают с установившейся традицией поздно заключать браки, и поощряет заключение супружеских союзов до достижения двадцати одного года. Министр старается, не проявляя при этом ни малейшей враждебности в отношении религии, сократить в будущем количество духовенства. Он стремится изменить политику, проводимую в отношении бедных.

Кольбер дает указание интендантам и офицерам полиции задерживать и наказывать лжепаломников, призывает монахов давать бедным меньше хлеба и больше шерсти для вязания, советует рантье вкладывать часть капиталов в мануфактуры, рекомендует администраторам приютов заставлять трудиться работоспособных нищих^{216}. Словом, проект Кольбера служил цели: хорошо изучить Францию, способствовать росту ее населения, заставить народ трудиться.

Людовик XIV и Кольбер интуитивно поняли, что всякая политика поощрения экономического оживления предполагает предварительное упорядочение государственных финансов. Надо сказать, что у короля сложилось весьма неблагоприятное мнение о состоянии финансов после смерти Мазарини. Вот что мы читаем в начале «Мемуаров» для Монсеньора: «Финансы, которые приводят в движение все огромное тело монархии, были истощены до такой степени, что едва можно было найти кое-какие весьма незначительные ресурсы. Даже некоторые самые необходимые и первостепенные траты, связанные с содержанием моего дома и моей собственной персоны, оказывались невозможными, вопреки приличию, или осуществлялись исключительно в кредит, что нам было в тягость». Накануне опалы Фуке претензии короля в его адрес стали звучать явственнее: «Зачисление приходов и расходов осуществлялось невероятнейшим образом. Моими доходами занимались не мои казначеи, а служащие суперинтенданта… и деньги тратились в это время в той форме и для тех целей, которые соответствовали их прихоти; а потом уже они принимались искать ложные траты, ассигнованные суммы денег и подделанные векселя, использованные для получения этих сумм»^{63}. Изложение этого текста исключительно точное, слишком техническое, так что нельзя отрицать участие короля и Кольбера в его составлении. До самой смерти генерального контролера — и даже, можно сказать, до конца царствования — Людовик XIV и его казначеи будут опираться на этот новый порядок ведения финансов.

Нам иногда говорят сегодня, что ничего, в сущности, не изменится, так как за финансовыми оффисье (слугами короля) и откупщиками орудуют многочисленные скупщики, арендаторы, финансисты, деловые люди, а за ними скрываются десятки ростовщиков, важных лиц двора и Парижа и даже приближенные короля[34]. Утверждают, что официозные и тайные финансы являются одновременно и силой и слабостью режима. Так что реформы Кольбера, возможно, были всего лишь чем-то вроде декорации, экрана, очковтирательства. Будь система Фуке более лицемерной и менее эффективной, она продолжала бы существовать: если Демаре, племянник и косвенный преемник Кольбера, пользовался большим авторитетом среди деловых людей, то его дядя Кольбер потерял их доверие после того, как слишком сурово с ними обошелся в период действия «палаты правосудия» и переусердствовал, раскрывая глаза королю на их лихоимство и гнусность^{170}.

Парадоксы эти имеют свежесть новизны. У них еще то достоинство, что они отвлекают историка от манихейского взгляда на вещи: нельзя взваливать на Фуке все грехи, связанные с частными финансами, и, не разобравшись как следует во всем, представлять Кольбера как создателя всего, что есть положительного в государственных финансах. Необходимо было разрушить этот образ ad usum populi (для народа), навеянный самим Кольбером, который был определенно ловким человеком и тонким психологом. Но пусть даже правда будет где-то посередине. И в этом случае слава Кольбера возрастает. Представим себе (наихудший вариант), что государственный кредит основывался, как во времена суперинтенданта Фуке, на различных таинственных комбинациях (но никакой тайны не представляющих для горстки лиц, извлекающих из них выгоды). Чем подобные факты были бы преступней тех, которые наблюдались до 1661 года? Зато преобразование видимой части финансового айсберга, рациональное использование государственных средств (что соответствовало желанию Людовика XIV и было реализовано Кольбером) представляются нам как бы тройной заслугой. Это преобразование позволяет внести ясность в некоторую часть системы. Оно является залогом будущих улучшений и успокаивает в некоторой степени налогоплательщиков. А кто может поклясться, что подобные параметры ускользнули от внимания авторов нового стиля ведения финансов? Кто может считать, даже в наше время, что эти параметры не заслуживают внимания? Итак, внесем в описание кольберовской реформы элемент относительности, который уже был выделен в этой преамбуле, но не будем отрицать ее оригинальность, ее ценность, роль, которую она сыграла в удивительной модернизации государства.

Упразднение суперинтендантства явилось, безусловно, прогрессом, поскольку его заменил королевский совет финансов (15 сентября 1661 года), которым руководит король и где Кольбер выступает в роли докладчика; в совет финансов входят представители дворянства шпаги (маршал де Вильруа) и дворянства мантии (два тщательно отобранных государственных советника). До сих пор не было строгого контроля расходов; и совет финансов или коллегиальное и королевское неосуперинтендантство устанавливает похвальную прозрачность. С этого времени вводится то, что Кольбер называет «правилом порядка». Применение этого правила если и не безупречно, то, по крайней мере, выгодно, полезно. Кольбер увеличивает его ценность тем, что заводит для короля три национальные расходные книги. В «реестре государственных средств» отмечаются предвидимые приходы, а в «реестре расходов» — предвидимые издержки; в «журнале же, который приносят каждый месяц в совет», содержатся ордонансы расходов, которые подаются на подпись Его Величеству. Для упрощения процедуры генеральный контролер сводит эти писания в 1667 году к двум реестрам: к «гроссбуху», куда записываются приходы и расходы, и к «журналу-дневнику». По истечении года счета выверяются, и окончательное «реальное состояние» представляется на рассмотрение счетной палаты^{216}. Так в королевстве рождается бюджет. Это еще не точный и обязывающий бюджет, как парламентские бюджеты XIX века, но бюджет государства-вотчины, — впрочем, не более произвольный и не более лживый, чем те, которые существуют сегодня.