Есть такие старые книги (древние или… современные), где рассказы о войнах Людовика XIV звучат как бесконечная жалобная песнь. Их авторы, стремясь усилить звучание похоронной мелодии, попросту забывают как о недавнем прошлом, так и о том, что за ним последовало, забывают о причинах, обстоятельствах и последствиях этих войн. Они восхваляют Ришелье, оправдывают Мазарини, но критикуют или осуждают Людовика XIV, и коренная причина таких расхождений во мнениях не понятна. Ведь наши враги были одни и те же: испанцы и имперцы. И цель у них была та же: разжать тиски, в которых держали нас Габсбурги. Всегда было несколько фронтов, несколько армий, несколько тактик. Ришелье и Мазарини могли бы, как и Людовик XIV, сказать на смертном одре: «Я слишком любил войну». Сказав так, они подменили бы чем-то вроде полулжи чувство выполненного долга (и сознание необходимости защищать государственные интересы).

Короля-Солнце часто упрекают в том, что его войны были слишком затяжными (не понимая, что притяжательное местоимение «его» здесь не к месту, ибо конфликты не зависели только от Франции и ее монарха): шесть лет длилась война с Голландией, десять лет — против Аугсбургской лиги, тринадцать лет — за испанское наследство. Распространено также мнение, высказываемое с оттенком иронического презрения, что война за права королевы (1667–1668) была «просто военной прогулкой». Подобные критики, вероятно, полагают, что существует некое скрытое соотношение между количеством месяцев или годов войны и подходящим числом раненых и убитых.

Признание, что «войны Людовика XIV» (как их называют) велись в благоприятных для Франции условиях и приводили к хорошим результатам, свело бы на нет подобную критику. Но слишком многие авторы забывают, что предшественники Короля-Солнце начинали и продолжали «свои» войны в условиях гораздо более неблагоприятных: при большей шаткости внутреннего положения, в королевстве, наводненном иностранными войсками или ненадежно защищенном от иноземного вторжения. Они забывают также о выгодах и о приобретениях, которых добивались часто в результате военных побед. Сегодня еще в коллежах и университетах учат, что Утрехтский мир 1713 года был причиной больших потерь для Франции в Европе и за морем. Нашим соотечественникам не рекомендуется обозначать на карте границы 1715 года и рядом чертить границы 1661 года. Простое сравнение этих двух линий дает четкое представление об активности баланса, то есть становится сразу ясно, сколько было приобретено.

В 1667 году у наших предков не было никаких угрызений совести. Еще до первой большой кампании Людовика XIV все говорили только о славе короля. Никому и в голову не приходило отделять его славу от славы государства. Никому в голову не приходило также вникать в глубокий смысл этого слова — настолько оно казалось объемным и естественным. Кстати, даже слава ради славы — то, к чему стремится шестнадцатилетний полковник, — никому не показалась бы пустой игрой. Если, как скажет позже Монтескье, монархия зиждется на чести, то не может быть ни бесполезного служения, ни бесполезного подвига.

Торжественность, с которой подписывались важные договоры при старом режиме, побуждает проводить четкую грань между состояниями войны и мира. Но вместе с тем в XVII веке не так уж строго придерживались буквы закона. Реалистически мыслящие главы государств начинали военные действия до объявления войны. Те же лидеры не дожидались, когда противостоящие силы выдохнутся, чтобы начать переговоры. Мирный договор был часто простой передышкой. Война часто походила на скрытый мир, а мир еще чаще был вооруженным миром.

Впрочем, термины «война» и «мир» имеют достаточно общее, слишком абстрактное значение. Эти термины — несовершенные инструменты для измерения полноты этих понятий: война, мир в масштабе Европы — ничего вообще не стоят, когда речь идет о какой-то маленькой стране. Как, например, объяснить и квалифицировать отношения между Французским королевством и несчастным Лотарингским герцогством? Как определить статус жителей этих столь оспариваемых окраин в период между восшествием на престол Людовика XIV и его смертью? Как увидеть здесь малейшие изменения в политике при переходе от одного Бурбона к другому? Когда в 1633 году Людовик XIII вторгся в Лотарингию, принудил Карла IV отречься от престола и занял Нанси, это уже была третья оккупация этой маленькой страны французами. Мец, Ту ль и Верден были заняты нами с 1552 года, но только Вестфальский мир нам их присудил окончательно. Когда Карл IV, восстановившись в своем герцогстве, возобновит военные действия против Людовика XIII в 1641 году, французские войска вторгнутся в четвертый раз в Лотарингию: эта оккупация продлится 20 лет, до Венсеннского мира, подписанного в 1661 году, мира, который был лебединой песней Мазарини. Вторая оккупация страны французскими войсками (1670–1697) — ответственность за нее полностью лежит на Людовике XIV — была осуществлена по той же причине, что и первая, а именно: желанием наказать этих лотарингцев, которые посмели предпочесть союз с имперцами союзу с Францией, — и к этой причине прибавилась еще одна, существенная: стремление утвердиться в Эльзасе. Что касается третьей оккупации (1702–1714), сами даты достаточно красноречиво все объясняют: перед лицом европейской коалиции, перед лицом Императора, который оспаривал у Филиппа V испанскую корону, в то время как французское владычество распространилось (после Рисвика) на весь Эльзас, ни один глава французского государства не мог бы уступить Империи и ее союзникам земли, из которых могла исходить угроза для восточной части королевства или которые могли бы быть использованы для ее прикрытия.

С самого начала единоличного правления Людовика XIV соотношение сил было явно благоприятно для Франции. Она оккупировала герцогство уже в течение девятнадцати лет; все канцелярии признают, вот уже тринадцать лет, ее суверенитет над городами Мец, Туль и Верден; с января 1633 года в Меце действует необычайно активный и инициативный парламент (инструмент, при помощи которого Людовик XIV будет проводить свою политику «присоединений»); никто уже не принимает всерьез несчастного Карла IV. Он сначала отрекся от престола, а потом — от своего отречения. Его отстранили от участия в Вестфальских переговорах. Он был пленником короля Испании. Пиренейский мир вернул ему его владения, но в несколько урезанном виде. Он приезжает в Париж в конце 1660 года в качестве просителя. Людовик и Мазарини ему возвращают, как бы из снисходительности, в силу Венсеннского договора (от 28 февраля 1661 г.), его герцогство Бар при условии, что он признает себя вассалом короля Франции. Но эта сделка никого не обманула. Людовику XIV нужна была Лотарингия во что бы то ни стало для защиты своего королевства и для перехода своих армий; Карл же преимущественно разыгрывал, и прежде и еще совсем недавно, имперскую карту.

Двадцать второго марта, сразу после смерти Мазарини, герцог признает ленную зависимость от короля Франции и клянется ему в верности, отдавал в залог герцогство Бар. Франция забрала у него Зирк и разрезала его герцогство пополам (одна из полос прикрывает наши войска, следующие по дороге Париж — Мец — Страсбург. Нанси больше не защищен никакими укреплениями. Однако в течение нескольких месяцев Карл IV, у которого нет потомства и который ненавидит своего племянника и законного наследника, не перестает льстить Людовику XIV. Он заключил Монмартрское соглашение (1662), по которому после его смерти Лотарингия и Барруа будут возвращены французской Короне; а пока уступка Марсаля послужит залогом нового союза. Однако еще до того как был отдан приказ нашим войскам двинуться и занять этот форт (1663), Людовик узнает от своих агентов, что Карл IV снова смотрит в сторону Вены, делает все, чтобы укрепить Марсаль и увеличить его гарнизон. Тогда Людовик XIV, как сделали бы на его месте Генрих II, Генрих IV или Людовик XIII, приказывает приступить к осаде этого города, что и было сделано 17 августа.