Все то, что вы прочитали выше, – искренние чувства человека, по Америке проехавшего: восторг, местами достигающий потрясения.

В последующие годы я узнал эту страну ближе: жил в ней и даже работал. И могу сделать о ней более серьезные выводы, которые не могут себе позволить те, кто от этой страны кормится: у кого шоу-бизнес совместный, у кого фирма, сын, дочь, жена и т. п. Откровения могут им дорого обойтись.

А выводы все же грустные.

Америка, конечно, великая, потрясающая страна.

Но она так же тяжело больна, как СССР накануне Беловежского соглашения. И она так же искусственна, как тот же СССР, и так же обречена на гибель.

Ее доллар завоевал мир, высасывая его, как апельсиновую дольку. Америка, самое совершенное в ХХ веке общество, многие десятилетия паразитировала и жирела на нищете, войнах и несовершенстве всего остального мира, но она перестаралась, она пошла не туда, возведя храм потребительству.

Каждый американский гражданин есть центр сферы, оболочкой которой является весь остальной мир, созданный для удовлетворения его потребностей. Он живет как у Христа за пазухой, и, что самое страшное, ему больше некуда стремиться. А это человеческой натуре противоестественно. Поставленный в такие условия, человек начинает деградировать.

Никогда не забуду, как в Альбукерке, в музее атомного оружия, мы познакомились с пожилой американской парой: оба учителя, на пенсии. Разговорились – все у них, как у всех американцев: трехэтажный дом, у каждого машина и т. п. И вдруг седая женщина, восторженно глядя на нас, говорит:

– Как же я вам, русским, завидую!

Я чуть сигарету не проглотил:

– Почему!?

– Вам есть куда стремиться.

Деградация американской нации очевидна. Надо мною, конечно, можно иронизировать, но я видел Нью-Йорк во время снегопада и гололеда, которые в Москве каждый день, – жизнь прекращается и идет «в минус». Для американца сутки без электричества или горячей воды, несколько морозных, под минус, дней – ситуация на грани жизни и смерти. Подорожание бензина или электричества на каких-нибудь полтора процента – трагедия и повод для социальных потрясений, отсутствие в продаже готовых, разогреваемых в микроволновке завтраков – событие года.

Это все можно проиллюстрировать и автомобильными примерами. Все знают, что такое американский автомобиль с автоматической коробкой передач: нажмешь одну педаль – машина едет, другую – тормозит. Автомобиль для дураков. Поездив на таком автомобиле, человек уже почти не может приспособиться к обычной, европейской машине, со сцеплением и коробкой передач. А зачем, если есть машины гораздо более удобные? В американской прессе проскочила заметка об угонщике, которого повязала полиция только потому, что он около часа возился с автомобилем, который завел, но не мог угнать из-за того, что тот оказался не с привычной американцам автоматической, а с механической коробкой передач.

То же происходит и во всех остальных сферах жизни: зависимость от вещей – процесс страшный, разрушающий человека, превращающий его в куклу Барби, для которой уже предопределена и внешность, и одежда, и привычки, и образ жизни.

Есть у американцев и еще одна серьезная болезнь, которую они скрывают изо всех сил: расизм. Упаси бог американца обнаружить его перед другими, но я в той или иной степени чувствовал его в каждом белом, с которым довелось в США общаться более-менее длительное время. Неписаный закон под названием «политкорректность» покрывает все: в книгах и фильмах все меньше черных негодяев, а если они и есть, то на одного – двое-трое положительных черных героев и обязательно столько же белых негодяев. Черный – это уже обидно, принято: афроамериканец. Скоро и афроамериканец станет обидным словом, придумают другое.

Мне довелось сидеть в нью-йоркском кинотеатре на фильме знаменитого негритянского режиссера-провокатора Спайка Ли. Я вошел в зал в темноте, когда фильм уже начался. Не понимаю, почему за такие фильмы в США не привлекают по статье «разжигание национальной розни»: что-то там напортачили белые, вроде как убили черного, и его собратья решают отомстить – оживление в зале. Вот они собираются в стаю-отряд и где-то в подвале начинают готовить оружие: набивать патронами барабаны, рожки автоматов – оживление нарастает. И вот черные начинают «мочить» белых – если не рев, то бурление зала, выкрики, ржание, рядом сидящие, забыв о своей кукурузе в картонных тазиках, вскакивают в восторге.

Я уже понимаю, что черных в зале большинство, сижу и с ужасом думаю о том, как же мы будем смотреть друг на друга, когда фильм кончится и зажжется свет?! Ничего, зажегся, все – кое-кто улыбаясь, кто-то безразлично, но никто не смущаясь, когда наши взгляды встречались, – разошлись к своим автомобилям.

Видел я ужас на лице одного нашего соотечественника, живущего уже лет двадцать в Америке, когда однажды, ответив на чей-то звонок, она сказал своей жене трагично: «Соня, дом Джексонов купил кореец». Дом Джексонов стоял на их улице, недалеко, он продавался, и это значило, что с этой секунды и земля, и строения сначала на этой улице, а потом и во всем квартале упадут в цене, потому что уже через год-два здесь будет половина населения – корейцы.

Довелось мне увидеть и что такое Гарлем. Нам в школе объясняли, что это кварталы притесняемой и бесправной негритянской бедноты. Я увидел шикарные дома из такого кирпича и такой архитектуры, планировки, которые у нас предназначаются минимум для министров и членов ЦК. Дома, построенные государством для черных. Дома, с загаженными подъездами, выбитыми стеклами или вовсе выломанными рамами, дома, утопающие в грязи и мусоре. Кварталы, обсиженные ничего не делающими, любопытными жителями разных возрастов. Они с любопытством провожали взглядами каждый автомобиль, особенно с белыми пассажирами. Они – не безработные. Они – не желающие работать. Вот и размышляй потом о высших и низших расах...

Но есть еще и такое модное ныне понятие – менталитет. Он у нас с американцами не просто разный, а полярный. Например, читаю в американском журнале результаты опроса студентов какого-то университета: «Самый популярный человек США?» Ответы: на первом месте американский генерал, герой Персидского конфликта, а второе и третье места делят президент США с проституткой Эмми Фишер. Знаменитой эта Фишер стала потому, что выстрелила из пистолета в своего любовника-итальянца – дебила, если судить по фотографии, – но пуля отрикошетила от его головы, и он остался жив, а ее посадили. Этой историей начинались все сводки новостей того времени (1993 г.), открывались первые полосы газет. Три крупнейших телеканала США купили у этой парочки права на экранизацию их истории (оба сразу стали миллионерами), сняли три фильма и показали их так: два фильма – в один день, третий фильм – на следующий. Ажиотаж был страшный. Прогнозы: к телеэкранам прилипнет пятьдесят – пятьдесят пять процентов американцев – гигантская цифра! На самом деле прилип шестьдесят один процент!

Вообще-то, де-юре, американские студенты были абсолютно правы: что такое – популярный человек? Тот, о котором больше всего шумят СМИ. И в это же самое время в СССР гремело дело сексуального маньяка Чикатило, погубившего десятки мальчишек. Но задай ты советским студентам ВСЕХ вузов страны тот же вопрос о самом популярном человеке страны – да ни в одну голову не пришла бы фамилия маньяка! Хотя ни о ком тогда так много не писали у нас. А почему? Потому что понятие «популярный» у нас окрашено нравственностью. Хорошо это или плохо, не знаю. Но это так.

Другой пример: на развороте американского престижного журнала – семья, с торчащими из хрустальной воды бассейна головами. В центре – толстенная улыбающаяся негритянка, а вокруг – шестеро ее детей-олигофренов. Все шестеро с яркими симптомами болезни Дауна! И все тоже веселы. И крупными буквами заголовок: «Самая счастливая мать Америки!»

Третий пример: с моей знакомой, уже давно живущей в Нью-Йорке, едем на пати к американскому архитектору, устраивающему в ее честь прием. Вернее, не в ее честь, а в честь ее приезда с Московского международного кинофестиваля, с которого она привезла пару видеокассет советского бомонда: американцам интересно. По пути заезжаем в винно-водочный магазин. «Ты чего возьмешь? – спрашивает она меня и поясняет в ответ на мое удивление: – Здесь принято то, что будешь пить, привозить с собой». Естественно, я взял вискарь.