«Как звонки в зале плиты!..» Как звонки в зале плиты! О длинный, лунный зал… Я там упал, разбитый, И молча умирал. Ах, потому что строго Звучал во тьме орган И потому что много Имел я старых ран. Декабрь 1915 СПб «Было: вечером сердце распелося…» Было: вечером сердце распелося, Сильной песней я в мир застонал. Я не знаю, чего мне хотелося, Но по сумеркам что-то я звал. Пел я страстной, призывной, проклятою, Отдающейся песнью груди, И взвилась на финале богатою И отчаянной нота тоски! Ах, и как это, как это крикнулось! Да и боль была как хороша! Но на песню мою не откликнулась Ни одна человечья душа. Жаль мне: даром тогда над горами я Размахнул свою грусть, как пращу… Что ж, грущу ли теперь вечерами я? Нет, пожалуй. Уже не грущу… 1915 CAPRI Я нанял комнату в стариннейшем палаццо, Полуразрушенном, почти совсем пустом. Он темен и велик. В нем можно потеряться. И подземелье есть под нижним этажом. В таких глухих домах должны водиться духи, Тем более что здесь был встарь епископат. Теперь же в нем живут две желтые старухи, Один горбун, семь псов и четверо ребят. Я спорил с горбуном о принципах упорно, Он клерикалом был, а я не знаю кто, Ребята каждый день кричали мне «bon giorno!» И я кормил собак, признательных за то. И я любил свой дом… Бродя по корридорам, Мне всё казалося, что что-то я найду… Я любовался днем Везувием, простором, А ночью тосковал в запущенном саду. Но в келье у себя я вспоминал про Бога (Быть может, прав горбун?), когда была луна… Как это страшно жить в палаццо, где так много Столетий сторожит ночная тишина!.. Тогда я вздрагивал и вглядывался зорко, И, злясь, что чудятся мне шепоты теней, Я свечкой на стене писал: Madonna sporca; Я Вас люблю, Этер; О, смерть! и Пαντα ρει. Январь 1916 СПб «В мрачные цвета окрасил рыцарь свой герб…» В мрачные цвета окрасил рыцарь свой герб. Силы цвет голубой может ослабить. Когда месяц пошел на ущерб, Мрачный рыцарь выехал грабить. У рыцаря есть горделивая самка, У рыцаря – злая и храбрая дворня… Высоки и узки башни старого замка, Тупые и толстые у корня. Всё слышно голове его умной, А душе – что люди, что болонки. Когда-то убил ее крик безумной, Голубой, обманутой им девчонки. Едет рыцарь шажком по овражку, А тут безумная бродит часто… И шепчет рыцарь – встречу бродяжку, Убью себя сразу и баста… Февраль 1916 СПб CABARET ARTISTIQUE
Туманнейший декабрь из всех углов согнал В загримированный, как арлекин, подвал Жонглеров истины, трапеции и сцены, Амнистированных Содома и Кайенны. Угрюмо-сводчатый и низколобый склеп Вполне напоминал разбойничий вертеп – Для Гоцци, для Поэ нужна была таверна. Но, впрочем, сцена там жила всегда наверно, Хоть раньше ставился иной репертуар… Покинув к полночи безлюдный тротуар, Ограду паперти, подъезд ночного клуба, Здесь драмы ставили реалистично-грубо Столичной нищеты больные пилигримы; Здесь шли и страшные смешные пантомимы, Где, впрочем, иногда врывался крик a parte… Теперь здесь маскарад… comedia del arte… Здесь все мои друзья – поэт, комедиант, Лохматый нигилист, недопустимый франт, Маститый, старый слон, газетная гиэна… У каждого свой стиль, иль Гейне иль Верлэна, А то Бакунина… У женщин стиль камей, Пророчиц, Сандрильон и декадентских змей… Подвальных этих дев я жалую, как кэкс. Я стал ухаживать, начав с «брекекекекс»… Февраль 1916 СПб «Две плаксы нежные, которым Тайна вдруг…» Две плаксы нежные, которым Тайна вдруг В парадном облаченьи Вельзевула Средь тяжко дышащих и молчаливых мук Греховной ночью в первый раз мелькнула, Плетутся вечером, испуганные всем, Как два сообщника, сплетясь руками, Неведомо куда, неведомо зачем, Меж дико-непонятными домами. Бледны, раздавлены огромной новизной, Они весь мир безмолвно умоляют, Чтоб он был нежный к ним и чтоб он был простой, А тут моторы с грохотом летают, Ползет поток фигур, как бред и как тоска, Терзает тротуарный гул, как пытка! И как из дома своего улитка, Луна высовывает из-за туч рога… И так насмешница глядит из-под платка… Март 1916 СПб |
