«Опять так поздно ты! Видишь – тени…» «Опять так поздно ты! Видишь – тени… Но вздор, вздор! Я встречу продлю. Спешила? Ну, дай же, дай мне колени! Послушай, ведь я же люблю. Что, что ты хочешь, что? Ну, скорее! Богатства? Но это легко!» Я вскрикнул, падаю… С кем я? Где я? О, Боже! Ведь нет никого… Зима 1910-1911 К БОГУ Ты видишь, Бог? Вот жизнь, вот я, вот небо. Я верю, говорю, Ты должен отвечать. Я не прошу ни женщины, ни хлеба, Мне надо знать – где Ты? Ты слышишь? Надо знать. Скажи мне, Бог. Ты видишь, осквернили Здесь воздух, речь, детей, любовь, молитву, плач. Здесь не война; ничто иль туча пыли, И человек, Твой сын, он даже не палач. Ты видишь Сам – вот я, вот смерти ложе. Смотри, как молод я… И должен умереть. Ты сострадателен, так перед смертью… Боже! Ты дал мне жизнь! Я верю. Так ответь. Что ж, Бог, я жду. Твое молчанье грозно. Я жду. В последний раз… Без страха и без лжи Я спрашиваю строго и серьезно: Где выход, Бог? Скажи. Если Ты есть, скажи. 1910-1911 «Выйду из дома, от старых, привычных…» Выйду из дома, от старых, привычных Спутников жизни – вещей, Я погружаюсь в потоки безличных Суетно-быстрых людей. Низменны лица, и тупы, и красны, Лица всесветной толпы, Гладки, надменны, наглы, безучастны Явно бездумные лбы… Я захлебнулся, ища человека, В ваших бесцветных словах, И в торжествующих мнениях века, И в безобидных мечтах, В лжи общепринятой, глупой и вечной, Салом плывущей кругом, В сущности черни, не знающей вечной, Чуткой печали о Всем… Стадо огромное… Ложь разговоров, Лица, газеты… О, гам! Я убегаю за грани затворов К мудро-спокойным вещам. 1910-1911 АЭРОНАВТЫ Одни не дошли до познанья вещей — Им мысль заменили обычай, молебны; Им надо свое, надо простеньких дней… Им крылья не нужны или враждебны. Другие прорвалися в подлинный мир, Но вдруг, испугавшись его, онемели Иль ложью опять оправдали свой мир. Им крылья не даны; они их взять не смели. А третьи, познав, не хотели солгать, Но грезы, презренье и мысль истомили Их злобную, бледную, слабую рать. Их крылья сломаны иль их же задавили. 1910-1911 АУТО-ДА-ФЕ (Старинная серенада) Mein dunkles Herze liebt dich, Es liebt dich und es bricht, Und bricht und zuckt und verblutet, Aber du siehst es nicht Н. Heine Когда, над лучами сверкая, В траве проскользает змея, То вдруг, о тебе вспоминая, Как сумрачен делаюсь я. Когда белоснежный, высокий, В лазурный, манящий простор Скрывается парус далекий – Тебя провожает мой взор. Когда в небесах потухает Звезда полунощной порой, То нежность моя называет Ту быструю искру тобой. Ах, в сердце звезда та упала, Зажгла мне лампаду в груди… Давно меня жжет ее жало И смерть мне сулит впереди. В ней пламя трепещет и вьется Лукавым, веселым огнем, А сердце, как маятник, бьется, Прожженное этим огнем. О, сердце! Зови своим стуком Волшебные грезы ко мне – Мы храм моим сладостным звукам Построим в твоей глубине, И дивным и мощным органом Мы своды его потрясем, И высшим мы жреческим саном Волшебника в нем облечем. Ты знаешь его, дорогая, Ты знала напевы его, Когда я тебе, замирая, Легенды шептал на ушко… Я слушал не раз его саги, Когда я камин свой мешал, За чашею пенистой браги Не раз я под них засыпал… Он в юности разным проказам Учил меня, сказочник-дед… Тот сказочник – добрый мой разум; Теперь он и ласков, и сед. И ныне прелестными снами Меня забавляет старик. Но в сердца торжественном храме Он будет и мудр, и велик. В лампадах затеплит огонь он; Чуть сердца осветится свод – Прекрасен, силен, многозвонен, Хор ангелов там запоет, С старинною, дивною верой Молитву старик сотворит, Заплачет орган Miserere, Торжественней хор зазвучит; Под эти печальные звуки Священник огонь разведет, И душу мою он на муки На этот костер поведет. Любовна, проста и несчастна, Умрет она гордо, без слов, И будут лобзать ее страстно Концы огневых языков. И будет жалеть, умирая, Что нет уж страданий былых, Что жжет еще больше, лаская, Огонь поцелуев твоих. 1910-1914 |
