«Я, замкнутый в квадрат со скучными углами…» Я, замкнутый в квадрат со скучными углами, Под белой простыней, как длинный, потный труп С уставленными в мрак незрящими глазами, Когда тяжелый мозг надменен, прям и туп, Как древний фараон священными ночами, Я взвешиваю мир. Сходя с ума, в постели, Я чую сладостно, как в мраке и тиши Мышленья мерные и чёрные качели, Как виселица в тьме, качают Божьи цели И ужас вскрикнувшей и смолкнувшей души. И знаю я тогда, холодный и бескрайний, Что всё, что строим мы, мы строим на песке, Что обладание действительное Тайной Обязывает нас дрожать в дыре случайной С кривой улыбкою на восковом лице. МЕЧТЫ Миражи нежные блуждают по пустыне, Алхимик подчинил планеты янтарю, И похотливые ласкаются рабыни К давно бессильному от мудрости царю. И так же, только Ночь накинет креп на Атом, Где неизменный круг свершает лилипут – Мечта, познание и вера в звездный фатум И музыкальный вздор в поэте оживут… «Сегодня я факир с недвижимым и дальним…» Сегодня я факир с недвижимым и дальним Презрением вещей в померкшем важно взоре; Сегодня я кажусь, как эйсберг ночью в море – Неловким, тягостным, правдивым, колоссальным. Но будто в глубине какого-то колодца Во мне загадочно и весело смеется Эффектной женщины порочно-ясный взгляд И отблески греха на черном дне дрожат, Как те, что чуются в кинжалах, в амулетах, В брильянтах дерзостных и в лживейших поэтах. «Когда я буду стар, я буду, как гравер…» Когда я буду стар, я буду, как гравер, Язвительный, печальный, но довольный… Кладущий медленно на хаос и простор Едва начерченный, но правильный узор, Легко-стираемый, ненужный, произвольный… И будет контуров необычайно много! Рисунки душ, эпох, и местностей, и Бога, Все выползут из тьмы, медлительны, страшны, Как утончённые, уродливые сны, Как те чудовища, что населять должны Кошмар геолога иль палеонтолога. И будут знать они, творимые кошмары, Что в мой последний час, я — деревянно-старый, Я не почую рук мне самых дорогих, Что формы дальнего затмят моих родных И, глядя в призраки, я выпью снова чары Несуществующих, холодных и пустых… «Когда закончит дух последнюю эклогу…» Assai palpitasti… Leopardi Когда закончит дух последнюю эклогу, И Marche funebre, дрожа, порвет последний звук, И улетит с чела тепло ласкавших рук — Прах отойдет к земле, а дух вернется к Богу И смысл всей жизни, всей, откроется мне вдруг… И нищим я пойду к далекому чертогу. Средь белых колоннад там будут так легко Бродить задумчиво синеющие тени, Как самый нежный грех, упавший на колени… Там будут сонмы жен с запавшим глубоко В лазоревых глазах познанием всего, И к Богу поведут прекрасные ступени. И я туда войду, кривляясь, беспокойно, Сдирая струпья с ран, как Диоген в пыли, Что в жертву вшей принес когда-то недостойно. И вот пред Богом храм раздвинется спокойно, Неизъяснимое представится вдали И тихо скажет Бог: «Кто ты, пришлец Земли?» — Твой верный Арлекин, великий Господине, Жонглер и мученик, который не в пустыне, А на асфальте жил, но бичевал себя; Который вечно лгал, всё портя, всё губя, Смеялся над Тобой и плакал так, как ныне, Что он всю жизнь любил на свете лишь Тебя! ТРОТТУАР Моя душа соткана из грязи, нежности и грусти. В. Розанов. Уединенное ЛАНДЫШИ Когда надломит мозг та страшная усталость, Что придает щекам безжизненную впалость, Потусторонний блеск замученным глазам И мир сомнамбула встает вокруг, как храм, А улица гремит, как пьяный негр в тим-там, – В нас просыпается мучительная жалость К цветам и девушкам, особенно к цветам… Сегодня вечером у нищей под рекламой, Зовущей в кинемо, я ландыши купил. Я шел, упрямо шел за незнакомой дамой Фантастом ледяным, нахальным Далай-Ламой; Конечно, ландыши я ей бы предложил, Но… но… их аромат… их аромат… он был… Как мы в шестнадцать лет!.. когда я так любил! Что сделали со мной с тех пор мои поступки? Ах, эти ландыши, как беленькие юбки Девиц в шестнадцать лет… Ах, дорогой букет! Как веет чистотой стыдливый ландыш хрупкий, Что любит скромность, тишь, улыбку, полусвет… Я ландыши вдыхал под грохоты карет… Ах, эти ландыши, как мы в шестнадцать лет! «Хранят Значение громады улиц строго…» Хранят Значение громады улиц строго Средь звонкой и ночной, нарочной тишины. Мне кажется, что всё, что дарит мне дорога, Лишь декорация торжественно-немого И столь возвышенно-больного Сатаны. Я в мертвом городе глубокой старины. Быть может, я бреду, всё позабыв и спутав, Средь капищ Мексики; и я Полишинель, Буффон пред идолом! Иль нежный менестрель? Но днем была больна вот эта же панель Несносной лаллией тревожных лилипутов С глазами кроликов и щупальцами спрутов! И скучно веруя в реальность привидений, Царапал мыслью я свой величавый бред… Навстречу кто-то шел из гулких отдалений. Он был каменнолиц и хорошо одет. Как я наверно знал, что этот силуэт Был дэнди и маньяк, но в то же время гений. |
