МУШКАТЕР (К картине Мейссонье) Пред отпертым окном, любуясь, как красиво Заката луч багрит граненое стекло, Усатый мушкатер пьет мюнхенское пиво. А в комнате уже темно. Рапира длинная с витою рукоятью, Ботфорты тяжкие, позвякиванье шпор И сброшенный кафтан. Сам мушкатер к Распятью Подолгу обращает взор: «Пусть на дуэли мне не одолеть маркиза, Пусть жид, мой ростовщик, получит всё с меня, Но пусть скорей придет хорошенькая Лиза, Чертовка милая моя… За это луидор я брошу вон тем нищим!» И, покрутив усы, веселый мушкатер В кисете шелковом, в штанах, за голенищем Напрасно ищет луидор. «Ах, руина была молодою…» Ах, руина была молодою… В вихре танцев звенел этот зал, Разноцветною знати толпою И улыбками дам он блистал. Этот замок упорно когда-то Отбивался от штурма врагов, Здесь в воротах сражались солдаты, Был завален убитыми ров. Казематом та башня бывала: В подземелья был паж заключен. Дочь барона его целовала, И узнал это старый барон. А теперь здесь пастух утомленный В жаркий полдень под сводами спит Или путник, в мечты погруженный, Долго бродит, глядит и грустит. В ГЕТТО В Генуе, в гетто угрюмом, Где подвижной Израэль Бродит с галденьем и шумом, В улице узкой, как щель, С умной и ласковой Сарой Жил, занимая чердак, Вечно-задумчивый, старый, Мудрый раввин Исаак. Старшая дочь его, Хая, Ходит к синьорам стирать, Мера, дочурка меньшая, В кухне должна помогать, Сын его, Борух, сгибает Спину за вечным шитьем, Сам Исаак изучает Тору и ночью и днем. В ВЕНЕЦИИ I «Кто молчаливей и скромней…» Кто молчаливей и скромней Послушника Джордано? Он над Писаньем много дней Не разгибает стана, Пред юной девой капюшон Он опускает низко, Уставу всех вернее он Блаженного Франциска. Но ночь… и ряса спала, Под бархатом камзола Кинжал хороший скрыт; В тьме узкого канала Неслышная гондола По черни вод скользит. II «Несчастна, но горда жена…» Несчастна, но горда жена Богатого сеньора. Как долго молится она Под сводами собора! Иль на балконе, на гранит Облокотясь лениво, По целым дням она молчит, Одна, грустна, красива… Но ночь… и ждет гондолы И ловит каждый лепет Канала об уступ… Чьи это баркаролы, Изящный стан и трепет Упорных, наглых губ… БЕССМЕРТНЫЙ(Загадка) Мыслители… священнее мучеников. Магомет Когда он в Риме жил – то хлеба И зрелищ он не вымолял; На отмелях его видало небо, А он – начало всех начал. А в Средние Века, суровый, Он жил в алхимии мечтах, Вотще искал источник жизни новой В кабалистических огнях. Но был он и толпы гигантом-демагогом: Жег, как Кальвин; как Гус, был сам сожжен. Он был певцом – Гомер, ведь это он. В течении веков он претворялся в многом: Он – мыслящий, готический собор, И океан спокойный, и кондор. «В стужу лапландец едет на ловлю…» В стужу лапландец едет на ловлю, Едет Клитукко на утлой байдарке. «Вот, – говорит, – я жене приготовлю Славные с моря подарки». Холодно, холодно в синем просторе; Ветер ловца сквозь доху пробирает; Берег – пустынный, пустынное море, Льдины вдали проплывают. В лодке Клитукко рыба трепещет; В море, как нерпа, ныряет байдарка; Рыбарь визжит от удачи и плещет Веслами. Трудно. И жарко. Видит он дым, струю голубую. Море рычит и швыряет валами. Будет он прыгать и рыбу сырую Рвать всей семьею зубами. ИЗ ТИРОЛЬСКИХ СКАЗАНИЙ Посвящается Е. И. С<тарынке>вич Das ist der alte Marchenwald! H. Heine I. Лапа Черта Есть в Тироле сеть ущелий, Где не бродят пастухи, Не слыхать свирельих трелей, Не помяты стадом мхи. Пять хребтов остроконечных, Словно лезвие ножа, Расползлись в извивах вечных От угрюмого кряжа. Шесть меж ними трещин вьется, Шесть ручьев по ним смеется. Это мертвые драконы Тяжко брюхом разлеглись. Зубья каменной короны В небо голо поднялись, У застывших в глыбах трупов, Как щетина, по бокам На уступы вниз с уступов, По гигантским ступеням, Лес ползет мохнатых елей До глубин глухих ущелий. Стены их близки и плоски, Мох их бархатный пятнит, Неба узкая полоска Извивается, бежит; Цепко впились в камни ели, Темь кидают с высоты… Так и мнится – эти щели В глубь прорезали кроты Иль волшебники мечами Проломали меж горами. Шесть ручьев из скал отвесных, Шесть лукавых и живых, В глубине прорезов тесных, Разрывая глубже их, Змейкой, змейкой серебрятся, Водопадами звенят, С черной галькою струятся, С елью глупой говорят, Слух ей рокотом ласкают, Злобно корни подмывают. Тот клубок зловещих трещин И утесистых хребтов Лапой Черта был окрещен У тирольских мужиков. Очень, очень было жутко, Очень дико было там: Там и днем пройти не шутка, А не то что по ночам. Эту местность все не любят, Даже леса там не рубят. Там звучат все звуки ново: Будто кто-то ловит их, Пересмеивает слово В звуках странных и других. Горы снова их подхватят, Звякнет где-то будто сталь, По верхам леса раскатят Звук растущим шумом вдаль, Воды булькнут, забормочут И лавина прогрохочет. Чуть ступил – к земле приникнул – Слышно, тихо подо мхом Кто-то пискнул и хихикнул Ядовитым голоском, За спиною кто-то шуркнул, Веткой хлопнул по руке, Где-то кто-то под нос буркнул, Стон раздался вдалеке, Стон девический, молящий, И коза мелькнет из чащи. По ночам же лес подманит Да как схватит темнотой, Завлечет и задурманит Серебристою водой… И молчит… а в самой гуще Вдруг всё разом зашумит, Задрожит лесная пуща, Кто-то в ухо зарычит, Гаркнет черный с бородою Вот над самой головою. На полянках пляшут феи, Молодые ведьмы в круг; Месяц светит; корчась, змеи Обвивают мрамор рук; Средь листвы мильоны блесток, Гномы шмыгают в кустах, А придешь на перекресток Двух ущелий – там монах, Весь закутан, очень длинный, Бродит тропкою пустынной. Есть там камень, черный, мшистый, Со значками по бокам… В кости раз играл нечистый, Эту кость и бросил там. Счастья нет кому иль страху, В полночь к камню пусть придет К молчаливому монаху И знакомство с ним сведет. Нужно взять с собою кошку И от Библии застежку. Из пещер гиганты-сони Рыжекудрые встают, Их мечи, щиты и брони Весят ровно двести пуд. Нагремят они довольно За ночь свалкой удалой, Копья их, как колокольни, Голос их, как рев морской. Их кулак не меньше хаты, А руками горы сжаты. Раз охотник Люгер ночью, Пробираясь в тех местах, Одного видал воочью Великана на горах. Как на этого детину Поглядел он, так и стал. Тот с вершины на вершину Тенью черною шагал, И, ломаясь, вниз в провалы Из-под ног катились скалы. А старушка Минна гнома Раз поймала под кустом; Развязала короб дома, Где ж он в коробе пустом? Горько плакала старушка: Ведь несла она домой Там телятину и сушки, И поел всё карлик злой! А еда была не Минны, А старушки Вильгельмины. Мальчик Генрих заблудился В Лапе Черта прошлый год, На шесть дней запропастился. Отыскал его народ. Он лежал, совсем изранен, На скале, один, без сил… Был он очень бледен, странен, Ничего не говорил… И теперь он всех боится, Всё молчит и сторонится. Так что все в округе знали, Что недоброе там есть. Если парни пропадали, Иль коровы, где – Бог весть, – Иль жена закон забыла, Иль кто в церковь не ходил – Не без Лапы Черта было Дело – всякий говорил. И вопрос за камельками Обсуждался стариками. |
