— Перееду тебя, дружочек, — сказал Хью, подавая мяч назад. — Размажу тебя по дороге.

— Понимаешь, дружище, дело уже не в бейсбольной карточке, — сказал Куфакс-Гонт. — Ты и сам, наверное, уже понял, а? Когда ты швырялся грязью в простыни Вильмы Ержик, ты что-то такое начал… Как идиот, который забрался в горы, и орет дурным голосом, и своими истошными воплями вызывает лавину. Теперь у тебя простой выбор. Можно бежать вперед… а можно стоять, где стоишь, и тогда лавина тебя накроет.

Во сне Брайан все же расплакался. Он понял. Он ясно увидел, что уже слишком поздно идти на попятный.

Мистер Гонт сжал мяч в руке. Полилась кровь, и его пальцы утонули в белой, плотной оболочке.

— Если ты не хочешь, чтобы все в Касл-Роке узнали, что именно ты начал эту лавину, Брайан, то лучше тебе сделать то, что я тебе говорю.

Брайан расплакался еще пуще.

— Когда ты имеешь дело со мной, — сказал мистер Гонт, замахиваясь для броска, — нужно помнить две вещи: мистер Гонт лучше знает, что надо делать… и сделка завершена тогда, когда мистер Гонт скажет, что она завершена.

Он подал мяч с подкруткой «во все стороны». Это был специальный прием, который делал подачи Сэнди Куфакса практически неберущимися (по крайней мере таково было скромное мнение папы Брайана), и, когда мяч влетел в перчатку Хью Приста, на этот раз он взорвался. Кровь, волосы и ошметки кожи разлетелись в лучах яркого осеннего солнца. На этом месте Брайан проснулся, плача в подушку.

Теперь он ехал выполнять задание мистера Гонта. Улизнуть из дома оказалось совсем не трудно; он просто сказал отцу с матерью, что не хочет идти в церковь, потому что «что-то живот побаливает» (что, в сущности, было правдой). Как только они ушли, он начал готовиться.

Ехать было тяжело и неудобно — в багажнике лежал походный холодильник. Он был очень тяжелым, и пока Брайан добирался до дома Ержиков, он успел взмокнуть и сбить дыхание. На этот раз не было никаких колебаний, никаких звонков в дверь, никакой заготовленной заранее легенды. Дом был пуст. Сэнди Куфакс — Лиланд Гонт сказал ему во сне, что Ержики задержатся в церкви после одиннадцатичасовой мессы, чтобы обсудить предстоящие празднества «Ночи в казино», а потом пойдут в гости к друзьям. Брайан поверил ему. Все, чего он сейчас хотел, так это как можно скорее разделаться с этим противным заданием. И как только он все закончит, он сразу поедет домой, поставит велик на место и до вечера будет валяться в постели.

Обхватив холодильник обеими руками, Брайан достал его из багажника и поставил на траву. Высокий забор скрывал его от посторонних взглядов. То, что он собирался сделать, было довольно шумным мероприятием, но Куфакс-Гонт сказал, чтобы он не волновался по этому поводу. Он сказал, что большинство жителей Уиллоу-стрит — истовые католики, и почти все, даже те, кто не ходит на одиннадцатичасовую мессу, уйдут из дома в восемь утра и впоследствии отправятся по своим воскресным делам. Брайан не знал, правда это или нет. Он был уверен лишь в двух вещах: мистер Гонт лучше знает, что и как надо делать, и что дело сделано только тогда, когда мистер Гонт скажет, что оно сделано.

А дело было такое.

Брайан открыл холодильник. В нем лежало около дюжины здоровенных булыжников. Они были завернуты в листки, вырванные из школьного блокнота Брайана, и обмотаны одной или двумя резинками. На каждом листе большими буквами было написано:

[13]

Брайан взял один из камней и подошел поближе к большому окну Ержиковой гостиной — в шестидесятые годы, когда строился этот дом, такие окна называли «панорамными». Он отвел руку для броска, поколебался секунду и запустил камень в окно, стараясь закрутить его так, как Сэнди Куфакс крутил мячи в седьмой игре чемпионата. Раздался оглушительный звон, за которым последовал гулкий удар камня о пол гостиной.

Эти звуки оказали на Брайана странное действие. Страх улетучился, и его отвращение к этому поручению — которое только с большой натяжкой, да и то при наличии весьма богатой фантазии можно было бы назвать невинной шуткой, — тоже прошло. Звук бьющегося стекла возбудил его… и пробудил те же чувства, которые Брайан переживал, мечтая о мисс Рэтклифф… пусть это были всего лишь глупые фантазии. Зато теперь все было по-настоящему.

К тому же только сейчас он понял, что хочет карточку Сэнди Куфакса больше всего на свете. Это открыло ему еще одну истину насчет чувства собственности и того особого психического состояния, которое оно вызывает: чем больше ты делаешь для того, чтобы сохранить какую-то свою вещь, тем она тебе дороже.

Брайан взял еще два камня, подошел к разбитому окну, заглянул внутрь и увидел камень, который только что бросил туда. Он лежал в проходе между гостиной и кухней. Камень смотрелся там неуместно — как болотный сапог на церковном алтаре или роза на капоте грязного трактора. Одна из резинок, прижимавших записку к камню, лопнула, другая была в порядке. Взгляд Брайана наткнулся на большой сониевский телевизор, который стоял слева от двери в гостиную.

Брайан размахнулся и швырнул камень. Он попал в самую середину экрана. Кинескоп тихо, со вспышкой взорвался; на ковер посыпался дождь из стеклянной крупы. Телевизор покачнулся на подставке, но удержался.

— Вторая подача! — пробормотал Брайан и рассмеялся странным и сдавленным смехом.

Второй камень он бросил в собрание всякой керамической дребедени, расставленной на столике рядом с диваном, но промахнулся. Камень глухо ударился в стену и выбил кусок штукатурки.

Брайан схватил холодильник и перетащил его за угол дома. Там он разбил оба окна спальни. Завернув за угол еще раз, он запустил камень размером с кирпич в дверь кухни, высадив там стекло, а потом швырнул в образовавшуюся дыру еще несколько камней. Один из них вдребезги разнес кухонный комбайн, стоявший на столе. Другой пробил стеклянную дверцу и приземлился внутри микроволновки.

— Третья подача! На скамейку, дружище! — заорал Брайан и расхохотался так, что чуть не описался.

Потом истерика кончилась, и он завершил обход дома. Холодильник стал ощутимо легче, и теперь Брайан нес его одной рукой. Последние три камня достались подвальным окнам, обсаженным по периметру Вильмиными осенними цветами. Брайан решил вытоптать пару клумб — для полноты картины. Потом он закрыл холодильник, вернулся к велосипеду, уложил холодильник в багажник и поехал домой.

Мислабурски жили по соседству с Ержиками. Когда Брайан выезжал со двора Ержиков, миссис Мислабурски открыла переднюю дверь и вышла на крыльцо. Ярко-зеленый халат, волосы убраны под красный платок — ходячая реклама тура «Рождество в аду».

— Мальчик, что там происходит? — резко спросила она.

— Не знаю. Наверное, мистер и миссис Ержик ссорятся, — не останавливаясь, ответил Брайан. — Я заехал спросить, не нужен ли им человек, чтобы зимой расчищать дорожки от снега, но решил, что сейчас не время.

Миссис Мислабурски одарила дом Ержиков коротким недобрым взглядом. Из-за забора ей был виден только второй этаж.

— На твоем месте я бы вообще сюда не возвращалась, — сказала она. — Эта женщина напоминает мне таких, знаешь, маленьких рыбок, которые в Южной Америке водятся. Ну, которые корову целиком съедают.

— Пираньи, — подсказал Брайан.

— Ага, точно. Пираньи.

Брайан поехал дальше. Сердце бешено колотилось, но это было совсем не похоже на тот громоподобный бой, когда тебе кажется, что оно сейчас выскочит из груди или взорвется внутри. У него было странное ощущение, что он все еще спит и видит сон. Он вообще не чувствовал себя собой — Брайаном Раском, почти отличником, у которого в школе одни четверки и пятерки, Брайаном Раском, который состоял в ученическом совете и Лиге хороших учеников, Брайаном Раском, примерным мальчиком, который всегда имел только «отлично» по поведению.