Сегодня утром она встала рано — в пять утра! — приготовила для Полли замечательную лазанью, именно так, как она любит, со шпинатом и грибами. Грибы были консервированные, потому что вчера вечером она не отважилась выйти на рынок, но лазанья все равно получилась хорошей. Сейчас она стояла на кухонном столе, в судочке, закрытом сверху алюминиевой фольгой.

Нетти взяла лазанью и прошла через гостиную к выходу.

— Будь хорошим послушным мальчиком, Бандит. Я вернусь через час. Если только Полли не угостит меня кофе, потому что тогда я, наверное, задержусь. Но все будет хорошо. Мне не о чем волноваться. Ведь я ничего не делала с простынями этой безумной полячки, и если она будет меня доставать, я покажу ей, где раки зимуют.

Бандит уверенно гавкнул в знак того, что он все понял и полностью с ней согласен.

Она открыла дверь и осторожно выглянула наружу, но не увидела ничего особенного. На Форд-стрит было пусто, как только может быть пусто на улочке маленького городка в воскресенье утром. Вдалеке звенел колокол — собирал на службу верных баптистов преподобного Роуза. Второй колокол созывал к мессе католиков отца Брайхема.

Собрав все свое мужество, Нетти вышла на крыльцо, поставила судок на ступеньку и заперла дверь. Потом царапнула ключом по тыльной стороне ладони, оставив тонкую красную полоску. Нагнувшись, чтобы поднять судок, она подумала: Теперь, когда ты пройдешь полквартала — или даже еще раньше, — и тебе вдруг покажется, что на самом деле дверь не заперта, то ты точно вспомнишь, что это тебе только кажется. Ты ведь поставила на пол лазанью, чтобы запереть дверь. А если ты все равно не поверишь, тогда посмотришь на свою руку и вспомнишь, как ты поцарапала ее ключом от входной двери… уже после того, как заперла дом. Ты это вспомнишь, Нетти, и сможешь перебороть сомнения.

Это была очень хорошая, здравая мысль, и использовать ключ, чтобы царапнуть руку, — это тоже была очень дельная мысль. Царапина на руке — это что-то конкретное, осязаемое; и впервые за последние два дня (и две практически бессонные ночи) Нетти действительно более или менее успокоилась и почувствовала себя увереннее. Она направилась к тротуару с высоко поднятой головой, сжимая губы так плотно, что они превратились в тонкую белую линию. Выйдя на тротуар, она осмотрелась в поисках маленькой желтой машины бесноватой полячки. Если бы таковая обнаружилась, Нетти твердо намеревалась подойти к ней и сказать этой придурочной бабе, чтобы она оставила ее в покое. Но желтой машины не было. На улице стоял только оранжевый пикап, да и тот пустой.

Хорошо.

Нетти зашагала по улице к дому Полли, и когда ее начинали одолевать сомнения, она напоминала себе, что абажур надежно заперт в буфете, Бандит охраняет дом и входная дверь заперта на ключ. Последнее — самое главное. Входная дверь заперта, и, для того чтобы в этом не сомневаться, ей достаточно посмотреть на бледнеющую красную отметину на руке.

Вот так, с высоко поднятой головой, Нетти прошла целый квартал и свернула за угол, даже не оглянувшись.

Когда ненормальная Нетти скрылась из виду, Хью Прист выпрямился за рулем своего оранжевого пикапа, который он вывел с пустой стоянки в семь часов утра (он успел пригнуться, как только эта придурочная вышла за дверь). Он поставил передачу в нейтралку, и пикап медленно и бесшумно подкатился к дому Нетти Кобб.

Звонок в дверь вывел Полли из состояния, которое нельзя было назвать сном. Скорее это было наркотическое забытье с живыми картинками. Она села на постели и обнаружила, что спала в домашнем халате. Когда только успела надеть?! Сначала она не могла вспомнить, и это ее напугало. Но потом она вспомнила. Боль, которую она ждала с таким страхом, прибыла точно по расписанию — наверное, самая жуткая боль за все время. Боль разбудила ее в пять утра. Она пошла в туалет пописать, но обнаружила, что даже не может оторвать кусок туалетной бумаги, чтобы подтереться. Поэтому она приняла таблетку, надела халат и села в кресло у окна спальни — ждать, чтобы подействовало лекарство. Через какое-то время она начала засыпать и вернулась в постель.

Руки были как две грубые глиняные фигуры, обожженные почти до трещин. Боль была одновременно горячей и очень холодной; она вгрызалась ей в руки до самых костей, словно сложная сеть отравленных проводов. Полли в отчаянии подняла руки — свои несчастные скрюченные руки, страшные, искривленные. В дверь опять позвонили. Полли слабо застонала.

Она вышла на лестничную площадку, держа руки перед собой, как собака-попрошайка держит лапы, когда просит конфетку или кусочек сахара.

— Кто там? — крикнула она. Голос был все еще хриплым со сна. Во рту был какой-то противный привкус, чем-то похожий на запах использованного наполнителя в кошачьем туалете.

— Это Нетти! — донесся ответ из-за двери. — Полли, у тебя все в порядке?

Нетти. Боже, что Нетти здесь делает в воскресенье, да еще в такую рань?!

— Все хорошо. Просто я не одета. Открой своим ключом!

Услышав щелчок замка, Полли поспешила обратно в спальню. Взглянув на часы, она с удивлением обнаружила, что уже не так и рано. Скорее наоборот. На самом деле ей не нужно было переодеваться. Для Нетти сойдет и домашний халат. Ей нужно было принять таблетку. Просто необходимо принять таблетку.

Она и не думала, что ее состояние настолько тяжелое, пока не попыталась взять лекарство. Таблетки — на самом деле капсулы — лежали в маленьком стеклянном блюдце на каминной полке. Она без проблем смогла запустить в блюдце руку, но вдруг оказалось, что взять с блюдца таблетку она не может. Ее руки были похожи на клещи какой-то машины, которую заклинило из-за отсутствия смазки.

Полли попробовала еще раз, волевым усилием заставляя руку двигаться. Результат был плачевным: слабое дрожание пальцев и очередной взрыв боли. Это была уже последняя капля. Полли буквально зарычала от досады и боли.

— Полли? — донесся снизу встревоженный голос Нетти. Полли подумала, что вот жители Касл-Рока считают Нетти «немного того, не от мира сего», но когда дело касалось Поллиных проблем со здоровьем, тут Нетти всегда была на высоте. Она хорошо знала Полли, и обмануть ее было никак невозможно… и еще Нетти любила ее, и поэтому тоже ее нельзя было обмануть. — Полли, ты правда в порядке?

— Сейчас я спущусь, подожди секундочку, — крикнула Полли, очень стараясь, чтобы ее голос звучал живо и весело. Она убрала руку с блюдца и нагнулась над ним, мысленно умоляя: Боже, не дай ей подняться именно сейчас. Прошу тебя, Боже. Не дай ей увидеть, как я это делаю.

Она опустила голову к блюдцу, как собака, решившая полакать из миски и прищемившая язык. На нее навалились боль, стыд и страх и, что самое мерзкое, глухая депрессия, которая перекрасила окружающий мир в бурый и серый траур. Языком она прижала одну из капсул к краю блюдца, кое-как умудрилась зацепить ее губами — уже не как собака, а скорее, как муравьед, вкушающий лакомую козявку, — и проглотила.

Глотая лекарство, она снова поймала себя на той же мысли: Я все отдам, чтобы избавиться от этой боли. Все, что угодно.

С некоторых пор Хью Прист почти не видел снов; в последнее время он уже не ложился спать, а скорее, терял сознание. Но этой ночью ему приснился сон, настоящий сон. В этом сне он увидел все, что ему нужно было знать, и все, что ему нужно было сделать.

Во сне он на кухне пил пиво и смотрел телешоу «Грандиозная распродажа». Все призы были из этого нового магазина «Нужные вещи». А у всех участников передачи шла кровь из глаз и ушей. Они смеялись и улыбались, но выглядели перепуганными.

Внезапно какой-то приглушенный сдавленный голос позвал:

— Хью! Хью! Выпусти меня, Хью!

Голос доносился из шкафа. Хью распахнул дверцу, готовый растерзать любого, кто там запрятался. Но внутри не было никого: обычная свалка — ботинки, шарфы, пальто, рыболовные снасти и два ружья.