Не обращая внимания на разные звуки, свидетельствовавшие о том, что в городе воцарились хаос и насилие, не обращая внимания на здание муниципалитета, в котором Генри Пейтон предположительно координировал — или пытался координировать — действия сил охраны правопорядка, Алан поехал по Главной улице к магазину «Нужные вещи».

Как только он нажал на газ, мощная бело-пурпурная молния низринулась на землю электрическим фейерверком, и, пока сопровождавший ее гром еще ворочался в небе, в Касл-Роке погасли все огни.

Помощник шерифа Норрис Риджвик, облаченный в форму, предназначенную для парадов и других торжественных церемоний, был у себя в сарае, пристроенном к небольшому домику, в котором они жили с матерью вплоть до ее смерти осенью 1986-го. С тех пор он жил там один. Норрис стоял на табуретке. С потолочной балки свисала крепкая веревка с петлей на конце. Норрис пропустил голову в петлю и как раз затягивал узел у правого уха, когда ударила молния и две электрические лампочки, освещавшие сарай, погасли.

Однако и в темноте он по-прежнему видел базуновскую удочку, прислоненную к стене у двери, что вела в кухню. Он очень хотел заиметь эту удочку и думал, что заплатил за нее очень дешево, но в итоге цена оказалась слишком высокой. Непомерно высокой…

Его дом располагался на верхнем ответвлении Уотермилл-лейн, там, где улица заворачивает обратно к холму и Касл-Вью. При каждом порыве ветра оттуда доносился шум драки — крики, вопли, иногда выстрелы.

Я в ответе за это, подумал он. Не я один — черт, нет, конечно, — но и я тоже. Я соучастник. По моей вине Генри Бофорт ранен и умирает сейчас, если уже не умер, там в Оксфорде. По моей вине Хью Прист лежит в холодильнике морга. Я виноват, я. Парень, с самого детства мечтавший служить в полиции и помогать людям. Глупый, смешной, неуклюжий Норрис Риджвик, вбивший себе в голову, что ему страсть как нужна эта базуновская удочка, и решивший, что может купить ее очень задешево.

— Я раскаиваюсь в том, что сделал, — сказал Норрис. — Это уже не поможет, но, как бы там ни было, мне очень жаль.

Он приготовился спрыгнуть с табурета, но тут у него в голове заговорил новый голос. Тогда почему, если тебе так жаль, ты не пытаешься ничего исправить, трусливый ты гаденыш?

— Уже ничего не исправишь, — сказал Норрис вслух. Сверкнула молния; его тень на стене нервно дернулась, словно уже занималась воздушной акробатикой. — Слишком поздно.

В таком случае хотя бы взгляни на вещь, ради которой ты все это сделал, настаивал раздраженный голос. Уж это-то ты можешь сделать?! Взгляни! Только смотри ХОРОШЕНЬКО!

В очередной раз сверкнула молния. Норрис всмотрелся в базуновскую удочку… и закричал от удивления и неожиданности. Он дернулся и лишь чудом удержался на табуретке.

Гладкого «Базуна», такого крепкого и упругого, не было и в помине. На его месте стояла грязная, расщепленная бамбуковая палка — даже скорее хворостина, — к которой ржавым шурупом было прикручено детское удилище «Зебко».

— Украли! — закричат Норрис. Прежняя жгучая ревность и параноидальная страсть охватили его с новой силой; он решил, что должен немедленно бежать на улицу и искать вора. Убить всех, перебить весь город, если так будет нужно, чтобы найти виновного или виновную. — У МЕНЯ СПЕРЛИ МОЙ «БАЗУН»! — завопил он, раскачиваясь на табуретке.

Нет, ответил злой голос. Она всегда была такой. Исчезли только твои шоры — те, которые ты надел сам, по собственной воле.

— Нет! — У Норриса было ощущение, как будто чьи-то гигантские руки сомкнулись у него на голове и потихоньку начали сжиматься. — Нет, нет, нет!

Но снова ударила молния, и в ее вспышке он снова увидел грязный бамбук на том месте, где минутой раньше стоял «Базун». Он сам ее там поставил: хотел, чтобы удочка стала последним, что он увидит в жизни. В сарае, кроме него самого, не было никого; никто сюда не заходил, никто ее не сдвигал; очевидно, голос был прав.

Она всегда была такой, настаивал голос. Вопрос в другом: собираешься ли ты что-нибудь предпринять по этому поводу или сбежишь во тьму?

Норрис завозился с петлей, и вдруг до него дошло, что он уже не один в сарае. Он почувствовал запах табака, кофе и слабый, едва уловимый аромат одеколона — возможно, «Благородного южанина» — запах мистера Гонта.

То ли он сам потерял равновесие, то ли злые, невидимые руки столкнули его с опоры… Качнувшись назад, он зацепил ногой табурет и свалил его на пол.

Крик Норриса сдавленно оборвался, когда скользящий узел петли затянулся. Его судорожно замолотившая по воздуху рука наткнулась на потолочную балку и ухватилась за нее. Он сумел немного подтянуться, и веревка дала слабину. Другой рукой Норрис вцепился в петлю. Он чувствовал, как пеньковые волокна колют шею.

Правильный ответ: нет! — зло прокричал мистер Гонт. — Нет — вот самый верный ответ. Знаешь, как называют тех, кто не выполняет своих обязательств?! Жуликами и мерзавцами.

На самом деле никакого мистера Гонта тут, конечно же, не было; Норрис знал, что никто не сталкивал его с табурета. Хотя он был уверен, что мистер Гонт все-таки знает о том, что здесь сейчас происходит… и что мистер Гонт недоволен, потому что что-то пошло не по плану. Эти недоноски не должны были ничего видеть. По крайней мере до тех пор, пока не станет уже слишком поздно.

Норрис извернулся и вцепился в петлю, но узел словно залили цементом. Его рука безбожно дрожала. Ноги болтались в трех футах над землей. Он больше не мог держаться в такой позе. Удивительно, как он вообще сумел подтянуться на одной руке.

В конце концов Норрис все-таки умудрился пропустить два пальца под петлю и немного ее расслабить. Его голова выскользнула из петли, и сразу же страшная судорога свела руку, державшуюся за балку. Он рухнул на пол, прижав скрюченную руку к груди. Сверкнула молния, в ее вспышке слюна на его стиснутых от боли зубах превратилась в яркие пурпурные дуги. Потом он отрубился… неизвестно насколько, потому что, когда он все-таки пришел в себя, дождь все еще лил, и молнии все еще сверкали.

Он поднялся на ноги и, шатаясь, добрел до удочки, все еще баюкая на груди большую руку. Судорога начала потихонечку отпускать, но дыхание еще не восстановилось. Норрис схватил удочку и пригляделся. Бамбук. Грязный, гнилой бамбук. Он не только не стоил «всего, что угодно»; он не стоил вообще ничего.

Хилая грудь Норриса раздулась на глубоком вдохе, и он издал крик, исполненный ярости и стыда. Одновременно он поднял согнутую ногу и сломал удочку о колено. Сложил куски и сломал еще раз. Обломки были омерзительны, как какая-то заразная гадость. Фальшивка. Обман. Он отбросил их прочь, и они докатились почти до перевернутого табурета.

— Вот! — кричал он. — Вот! Вот! ВОТ!

Его мысли вернулись к мистеру Гонту — к мистеру Гонту с его седеющими волосами, твидовым пиджаком и хищной улыбкой, больше похожей на оскал.

— Я тебе покажу, — прошептал Норрис Риджвик. — Плевать, что будет потом, но я тебе покажу!

Он вышел из сарая, хлопнув дверью, и выскочил под проливной дождь. Его служебный автомобиль стоял на подъездной дорожке. Пригибаясь от ветра, Норрис пошел к машине.

— Не знаю, что ты такое, — бормотал он, — но я тебя, лживая гнида, достану.

Он дошел до машины, сел за руль и выехал на улицу. У него на лице отражалась смесь самых разных переживаний: стыд, унижение, страдание и злость. Свернув налево, он погнал к «Нужным вещам» на максимальной скорости, на какую только осмелился при такой непогоде.

Полли Чалмерс спала, и ей снился сон.

Ей снилось, что она заходит в «Нужные вещи», но за прилавком не Лиланд Гонт, а ее тетя, Эвви Чалмерс. На тете Эвви — ее лучшее синее платье и голубая шаль с красной оторочкой. Между большими и неправдоподобно ровными искусственными зубами, как всегда, торчит сигарета.