Служебный револьвер лежал у него на коленях. Он опустил стекло со своей стороны и поднял оружие. Минуту назад оно весило сотню фунтов. Теперь — в два раза больше.

— Сит, веди машину как можно медленнее. И когда я стукну тебя ногой, остановись. Сразу же. Не раздумывая. Просто сделай как скажу.

— Ногой? Что значит, ног…

— Помолчи, Сит, пожалуйста, — перебил его Норрис. — Просто сделай, как я прошу.

Он высунулся в окно, держась за трубу, на которой крепились мигалки. Медленно, с превеликим трудом, но он все же сумел подтянуться, так чтобы сесть на окно. Плечо взвыло от боли, под рубашкой потекла свежая кровь. Теперь они были менее чем в тридцати ярдах от той троицы, и Норрис мог целиться прямо через крышу. Стрелять он пока не мог, потому что при таком положении он почти наверняка заденет женщину. Но если кто-то из них сделает шаг…

Подъехать ближе Норрис не рискнул. Он пнул сиденье Сита. Сит мягко остановил машину посреди улицы, заваленной битым кирпичом и другими обломками.

Сдвиньтесь, мысленно взмолился Норрис. Кто-нибудь из вас двоих, сдвиньтесь, пожалуйста. Мне плевать, кто это будет… совсем чуть-чуть… ну пожалуйста, сдвиньтесь.

Он не заметил, как открылась дверь «Нужных вещей»; его внимание было полностью сосредоточено на Тузе и его заложнице. Он не заметил, что мистер Гонт вышел из своего магазина и встал под зеленым навесом.

— Это были мои деньги, вонючий ублюдок! — крикнул Алану Туз. — И если ты хочешь получить свою сучку обратно целой и невредимой, тогда говори, куда ты их дел!

Алан вышел из машины.

— Туз, я не знаю, о чем ты.

— Ответ неправильный! — заорал Туз. — Ты прекрасно все знаешь! Деньги Папаши! В консервных банках! Если тебе дорога эта сучка, тогда говори, где они! И запомни, мудила: время на обдумывание ограничено.

Краем глаза Алан поймал движение на Главной. Патрульная машина, вроде бы кто-то из своих, касл-рокских, но он побоялся приглядываться. Если Туз поймет, что к нему приближаются со спины, он убьет Полли. Убьет не моргнув глазом.

Вместо этого Алан сосредоточился на ее лице. В ее глазах была боль… но не страх.

Алан почувствовал, что к нему возвращается рассудок. Смешная вещь этот рассудок. Теряешь его незаметно и не понимаешь, что его уже нет. Понимание приходит потом, когда он возвращается, словно какая-то редкая птица, которая живет у тебя внутри и поет не по принуждению, а по собственной воле.

— Я понял, что было неправильно, — тихо сказал он Полли. — В пленке Гонта.

— Чего ты там шепчешь, хрен моржовый? — Голос у Туза начал срываться на визг. Он вдавил дуло пистолета в висок Полли.

Из них троих только Алан заметил, что дверь «Нужных вещей» открылась, да и то лишь потому, что старательно отводил взгляд от патрульной машины, ползущей по улице. Только Алан увидел — размытым, боковым зрением — высокий силуэт, показавшийся в дверном проеме. Незнакомец был одет не в спортивную куртку или пиджак, а в черное кашемировое пальто.

Дорожное пальто.

В одной руке мистер Гонт держал старомодный саквояж — в незапамятные времена с такими путешествовали коммивояжеры и бродячие торговцы. Он был сделан из шкуры гиены и, казалось, жил собственной жизнью. Он как будто дышал и корчился, дышал и корчился под бледной рукой, сжимавшей ручку. Из него доносились слабые крики, похожие на далекий ветер или призрачный вой, который иногда слышен под высоковольтными проводами. Алан слышал этот тревожный и страшный звук не ушами; он его слышал душой и сердцем.

Гонт стоял под навесом, откуда ему были видны и приближающийся патруль, и сценка возле «универсала». В его глазах появилось какое-то странное раздражение… может быть, даже тревога.

И он не знает, что я его вижу, подумал Алан. Я почти в этом уверен. Боже, пожалуйста, я тебя очень прошу, не дай мне ошибиться.

Алан не ответил Тузу. Вместо этого он заговорил с Полли, сжимая в руке банку с «орехами». Туз банку вообще не заметил, скорее всего потому, что Алан даже и не пытался ее скрывать.

— В тот день Энни не пристегнулась, — сказал он Полли. — Я говорил тебе?

— Я… Алан, я не помню.

За спиной у Туза Норрис Риджвик мучительно выбирался из окна патрульной машины.

— Она поэтому и вылетела сквозь лобовое стекло. — Еще секунда, и мне нужно будет взять одного из них, подумал он. Туза или мистера Гонта? Которого? Которого? — Меня всегда это мучило: почему она была не пристегнута? Она всегда пристегивалась. Всегда. Сразу, как только садилась в машину. Но в тот день она не пристегнулась.

— Последний шанс, коп поганый! — заорал Туз. — Мне — деньги, тебе — твою сучку! Выбирай!

Алан как будто его и не слышал.

— Но на пленке ее ремень был пристегнут, — сказал он и вдруг понял. Понимание возникло в его сознании, как серебряная колонна чистого холодного пламени. — Он был пристегнут, И ВЫ, МИСТЕР ГОНТ, ОБЛАЖАЛИСЬ!

Алан развернулся к высокой фигуре, стоявшей под зеленым навесом футах в восьми от него. Он перехватил банку с «орехами», шагнул в сторону самого «свежего» предпринимателя в Касл-Роке, и прежде чем тот успел сообразить, что происходит, сорвал крышку с последней волшебной игрушки Тодда, про которую Энни сказала, что детство бывает раз в жизни.

Оттуда выпрыгнула змея, но на этот раз она была не игрушечной.

На этот раз она была настоящей.

Она была настоящей всего пару секунд, и Алан не знал, видел ли это кто-то еще, но насчет мистера Гонта сомнений не было. Он видел. Змея была длинной — намного длиннее, чем тот червяк из жатой бумаги, который выскочил из банки у него в машине на стоянке у здания муниципалитета, когда Алан вернулся из Портленда где-то неделю назад. Ее кожа сияла переливчатыми огнями, тело было украшено красными и синими светящимися ромбами.

Змея ударилась в плечо Лиланда Гонта, ее челюсти раскрылись, и Алан успел заметить холодный хромовый блеск клыков. Он увидел, как смертоносная треугольная голова качнулась назад и врезалась в шею Гонта. Он увидел, как Гонт схватил ее и сдавил… но секундой раньше змеиное жало вошло в его плоть, причем не один раз. Треугольная голова двигалась взад-вперед, как игла швейной машинки.

Гонт закричал — от боли, от ярости, или от того и другого вместе, Алан не стал разбираться, — и выпустил саквояж, чтобы схватить змею обеими руками. Алан увидел свой шанс и рванулся вперед, пока Гонт отрывал от себя шипящую тварь и в итоге все-таки отбросил ее ударом ноги. Приземлившись, змея стала такой же, какой была с самого начала: дешевой игрушкой из пяти футов пружины, обмотанной выцветшей зеленой бумагой, дурацким «сюрпризом», который мог по-настоящему полюбить только мальчишка вроде Тодда и который мог показаться забавным лишь существу вроде Гонта.

Кровь текла тонкими струйками из трех пар дырочек на шее у Гонта. Он рассеянно вытер ее своей странной рукой с неправдоподобно длинными пальцами, нагнулся, чтобы поднять саквояж… и замер. В такой позе, скорченный, с согнутыми ногами и вытянутой рукой, он был похож на деревянное изваяние Икебода Крейна.[38] Но вещь, за которой он тянулся, исчезла. Кожаный саквояж с выпирающими, движущимися боками теперь стоял на мостовой, между ног у Алана Пангборна. Алан передвинул его, пока мистер Гонт занимался змеей. Все прошло быстро и ловко, как отработанный фокус.

Теперь на искаженном лице мистера Гонта читалась гремучая смесь жгучей ярости, злости, ненависти и невероятного удивления. Его верхняя губа приподнялась, как у оскалившейся собаки, обнажив ряд неровных зубов. Теперь они все были острыми, как клыки. Как будто он заточил их специально для этого случая.

Он прошипел, вытянув вперед свои костлявые руки:

— Дай сюда, это мое!

Алан не знал, что Лиланд Гонт горячо уверял горожан — от Хью Приста до Слопи Додда, — что он не питает ни малейшего интереса к человеческим душам, к этим жалким, потрепанным и утратившим всякую ценность дешевеньким безделушкам. А если бы знал, то рассмеялся бы и заметил, что основным товаром мистера Гонта были ложь и обман. Он, разумеется, понял, что было в сумке; что выло, как провода на ветру, и дышало, как перепуганный старик на смертном одре. Он это понял сразу.