Сначала никто его не услышал; запаниковавшие люди возились у неподвижной передней двери. А потом Альберт Гендрон вытянул свои здоровенные ручищи и столкнул лбами двух ближайших к себе паникеров.

— Делайте, что сказал святой отец! — проревел он. — Они убивают женщин!

Альберт пошел пробиваться к боковому выходу, как локомотив товарного состава, и остальные последовали за ним. Они шли через дымную завесу неровной, спотыкающейся цепочкой, кашляя и матерясь. Меаде Россиньоль не смог удержать порывы взбесившегося желудка. Он открыл рот и изверг весь свой обед на широкую спину Альберта Гендрона. Альберт этого, кажется, и не заметил.

Отец Брайхем уже ковылял по ступенькам, что вели к автостоянке и дальше — к залу, из которого слышались крики. Он постоянно останавливался, чтобы переждать приступ сухой тошноты. Вонь липла к нему, как мухоловная лента. Остальные мужчины неровным строем последовали за ним, не обращая внимания на усиливающийся дождь.

Когда отец Брайхем дошел уже до середины лестницы, при очередной вспышке молнии он заметил, что дверь зала «Дщерей Изабеллы» подперта ломиком. Через секунду одно из окон с правой стороны со звоном вылетело наружу, и оттуда посыпались женщины. Выбравшись наружу, они валились на газон, как тряпичные куклы, которых научили блевать.

Преподобный Роуз так и не добрался до вестибюля — слишком много людей топталось впереди. Он развернулся, зажав нос, и, пошатываясь, побрел обратно к центру зала. Он пытался что-то крикнуть, но, когда открыл рот, оттуда вырвалась только новая струя желчи. Ноги вдруг подкосились, и преподобный Роуз рухнул на пол, стукнувшись головой о спинку скамьи. Он попытался встать и не смог. Потом чьи-то большие руки подхватили его за подмышки и поставили на ноги.

— В окно пр-падобный! — крикнула ему на ухо Нан Робертс. — В окно!

— Но стекло…

— Да плевать на стекло! Мы все тут задохнемся!

Она швырнула его вперед, и преподобный Роуз успел лишь прикрыть руками глаза, прежде чем вылетел наружу сквозь витраж, изображавший Христа-Пастыря, ведущего своих «овец» вниз по холму цвета яблочного желе. Он высадил стекло, шмякнулся на траву и перекувырнулся через голову. Вставная челюсть пулей вылетела у него изо рта.

Роуз с трудом сел, внезапно осознав, что вокруг темнота, дождь… и благословенный фимиам чистого, свежего воздуха. Правда, времени насладиться этим блаженством ему не дали; Нан Робертс схватила его за волосы и рывком поставила на ноги.

— Пошли, пр-падобный! Не спите! — гаркнула она. Голубая вспышка молнии выхватила из темноты ее искаженное лицо. Она была в белом «форменном» платье — она привыкла так одеваться еще с тех времен, когда сама была официанткой, — но на груди желтело большое округлое пятно блевотины.

Преподобный Роуз заковылял рядом с ней, опустив голову. Он все порывался сказать, чтобы она отпустила его волосы, но каждый раз гром заглушал его голос.

Несколько человек вылезли следом за ними сквозь разбитое окно, но большинство осталось внутри, у закрытых дверей вестибюля. Нан мгновенно разобралась, что к чему: два ломика, упертые в землю. Она выбила их ногой в тот самый миг, когда молния ударила в центр городской площади, превратив в пылающий костер деревянную эстраду, на которой измученный молодой человек по имени Джонни Смит когда-то узнал имя убийцы. Ветер задул сильнее, ветки деревьев, как плети, хлестали по темному, неспокойному небу.

Как только ломы упали на землю, двери распахнулись; одну створку даже сорвали с петель и вынесли на газон. Поток баптистов — красных, с выпученными глазами — вылился наружу. Люди шатались и падали друг на друга. Они воняли. Они рыдали. Они кашляли. Они блевали.

И они были взбешены.

Когда Рыцари Колумба, ведомые отцом Брайхемом, и «Дщери Изабеллы» под предводительством Бетси Виг сошлись посередине парковки, хляби небесные все же разверзлись, и дождь полил как из ведра. Бетси бросилась к отцу Брайхему и обняла его, содрогаясь в рыданиях. Ее волосы прилипли к черепу мокрой копной, сквозь которую просвечивала кожа.

— Там остальные! — кричала она. — Наоми Джессап… Тония Биссе… еще кто-то, я не знаю сколько!

— Кто это был? — взревел Альберт Гендрон. — Какая сволочь это устроила?

— О, это баптисты! Конечно, это баптисты! — завизжала Бетси и снова заплакала. Очередная молния прорезала тьму раскаленной вольфрамовой нитью. — Они обозвали меня папской шлюхой! Это были баптисты! Баптисты! Проклятые баптисты!

Отец Брайхем наконец отцепил от себя Бетси и подскочил к дверям зала «Дщерей Изабеллы». Сбив ногой ломик, вдавившийся в деревянную створку на целый дюйм, он распахнул дверь. Наружу вырвались три обезумевшие, хрипящие женщины и облако зловонного дыма.

Сквозь дымовую завесу он разглядел Антонию Биссе, милашку Тонию, которая так легко и ловко обращалась со своей иголкой и которая всегда с душой и желанием принимала участие во всех церковных проектах. Она лежала на полу рядом с председательским столом, наполовину прикрытая упавшим щитом с «Пражским младенцем». Наоми Джессап стояла рядом с ней на коленях и выла. Голова Тонии была вывернута под диким, неестественным углом. Ее остекленевшие глаза слепо таращились в потолок. Запах больше не беспокоил Антонию Биссе, которая ничего не покупала у мистера Гонта и не участвовала в его маленьких играх.

Наоми увидела стоявшего в дверях отца Брайхема, вскочила на ноги и, пошатываясь, пошла к нему. Она не обращала внимания на вонь и дым — потрясение было слишком сильным, чтобы ее хватило на что-то еще.

— Святой отец, — закричала она. — За что, святой отец? Почему они это сделали? Почему?! Мы всего лишь хотели немножко развлечься… Вот и все. За что?!

— Потому что этот человек безумен, — сказал отец Брайхем, заключив Наоми в объятия.

Альберт Гендрон, стоявший рядом, сказал тихим, но страшным голосом:

— Но мы их достанем.

Баптистские Христовы воины шагали под проливным дождем по Харрингтон-стрит, ведомые Доном Хемфиллом, Нан Робертс, Норманом Харпером и Уильямом Роузом. Их глаза превратились в красные, налитые кровью шары, выпиравшие из распухших, воспаленных глазниц. Большинство Христовых воинов запачкало рвотой свои штаны, рубашки, обувь или все вместе. Запах тухлых яиц, оставшийся от бомбы-вонючки, не исчезал даже под ливнем.

На перекрестке Харрингтон и Касл-авеню, переходившей чуть дальше в Касл-Вью, остановилась машина полиции штата. Из нее вылез патрульный и изумленно уставился на процессию.

— Эй! — крикнул он. — Вы, ребята, куда собрались?

— Мы собираемся врезать по задницам этим папским лизоблюдам, и если не хочешь проблем на свою задницу, то сгинь с дороги, — крикнула в ответ Нан Робертс.

Внезапно Дон Хемфилл набрал полные легкие воздуха и запел своим глубоким и сильным баритоном:

— Вперед, Христово воинство, война призвала нас…

Остальные подхватили. Вскоре все прихожане подобрались и пошли быстрее — уже не просто шагая, а маршируя под ритм гимна. Их лица были бледны, злы и свободны от всяческих мыслей. Они не пели, а буквально ревели, как берсеркеры, рвущиеся в бой. Преподобный Роуз пел вместе со всеми, хотя без своей вставной челюсти он испытывал определенные трудности с произношением.

Теперь они почти бежали.

Патрульный Моррис стоял у своей машины и тупо таращился на баптистов, сжимая в руке микрофон рации. Вода тонкими струйками стекала с непромокаемого чехла, надетого на фуражку.

— Докладывайте, шестнадцатый, — прокаркал Генри Пейтон.

— Мне кажется, что сюда надо бы выслать пару машин, — крикнул Моррис, возбужденный и напуганный одновременно. Он служил в полиции меньше года. — Тут что-то странное происходит! Что-то нехорошее! Мимо меня только что прошагала толпа человек из семидесяти, не меньше! Прием!