Губы мистера Гонта растянулись в жутком оскале, обнажив еще больше зубов. Его ужасные руки протянулись еще ближе к Алану.

— Предупреждаю, шериф, со мной лучше не связываться. Я не тот человек, с которым ты мог бы тягаться. Я сказал, эта сумка — моя!

— Что-то я сомневаюсь, что это ваше, мистер Гонт. Мне кажется, это краденое. И вам лучше…

Раскрыв рот, Туз тупо таращился на мистера Гонта, который медленно, но верно превращался из респектабельного бизнесмена в чудовище. Его рука, сжимавшая шею Полли Чалмерс, немного расслабилась, и такой шанс грех было упустить. Полли наклонила голову и вонзила зубы в запястье Туза Мерилла по самые десны. Он заорал благим матом и отшвырнул ее в сторону. Полли упала на мостовую. Туз наставил на нее пистолет:

— Ах ты, сука!

— Вот! — с благодарностью прошептал Норрис.

Он положил ствол револьвера на одну из дуг, к которой крепилась мигалка. Потом задержал дыхание, прикусил нижнюю губу и спустил курок. Затылок Туза Мерилла разлетелся рваными кровавыми ошметками, а его самого перекинуло через лежащую на земле женщину. Теперь Норрис увидел, что это была Полли Чалмерс. Мог бы и раньше, наверное, догадаться, подумал он.

А потом вдруг почувствовал сильную слабость.

И еще — невероятную радость.

Алан не заметил, как умер Туз.

Лиланд Гонт — тоже.

Они смотрели друг на друга: Гонт — с тротуара, Алан — стоя посреди улицы у своей машины, с отвратительным, стенающим саквояжем у ног. Гонт глубоко вздохнул, и облик бизнесмена, одурачившего стольких людей в Касл-Роке, очаровательного, обаятельного мистера Гонта, вновь вернулся к нему. С отвращением взглянув на бумажную змею, валявшуюся на тротуаре, он пнул ее ногой. Потом повернулся к Алану и протянул руку.

— Шериф, пожалуйста, давайте не будем спорить? Час уже поздний, я очень устал… Вы хотите, чтобы я уехал из города, и мне самому хотелось бы уехать. И я уеду… как только вы вернете мне то, что по праву мое. Содержимое этой сумки — мое, уверяю вас.

— Уверяй-уверяй. Я не верю тебе, друг мой.

Гонт смотрел на Алана с раздражением и злобой.

— Эта сумка и ее содержимое принадлежат мне! Разве вы против свободной торговли, шериф Пангборн? Вы, может быть, тайный коммунист? Каждая вещь в этой сумке… мне отдали ее добровольно, в обмен на другую вещь. Я приобрел их честно и законно. Если вам нужна оплата, какое-то вознаграждение, комиссионные, награда за находку, подмазка, назовите это как хотите, — я все понимаю и заплачу с удовольствием. Но для этого следует к делу подойти с деловой стороны, а не с юридической…

— Ты жульничал! — закричала Полли. — Ты обманывал, лгал и морочил головы!

Гонт метнул в ее сторону угрожающий взгляд и опять повернулся к Алану.

— Это неправда, и вы это знаете. Я все делал честно. Показывал людям товар… и предоставлял им возможность выбора. Так что… если вы не возражаете…

— Возражаю, — спокойно проговорил Алан. У него на губах заиграла улыбка, тонкая и острая, как первый ноябрьский лед на озере. — Скажем так: это улика. Так что я оставляю ее себе.

— Боюсь, ничего у вас не получится, шериф. — Гонт сошел с тротуара на проезжую часть. В глубине его глаз горели красные огоньки. — Хоть вы тут умрите, но забрать мою собственность вы не сможете. Если я захочу ее вернуть. А я хочу. — Он пошел на Алана, сверкая глазами. Там, где по асфальту расползлась желтая масса — мозги Туза, — остался след его ботинка.

Алан почувствовал, как у него в животе все сжалось, но не двинулся с места. Вместо этого, движимый каким-то глубинным инстинктом и даже не пытаясь его осознать, он свел руки перед левой фарой старого «универсала». Скрестив пальцы, он соорудил птицу и пошевелил кистями.

Воробушки снова летают, мистер Гонт, подумал он.

Громадная птица из тени — больше похожая на сокола, чем на воробья, и определенно слишком реальная для бестелесной тени, — пронеслась по фальшивому фасаду «Нужных вещей». Гонт заметил ее краем глаза, кинулся к ней, охнул и отступил назад.

— Убирайся из города, дружище, — сказал Алан. Он переставил пальцы, и теперь громадная собака из тени — может быть, сенбернар — выбежала от фасада Поллиного ателье в круг света, очерченный фарами «универсала». И где-то поблизости — может, случайно, а может, и нет — залаяла собака. Крупная, судя по голосу.

Гонт повернулся в том направлении. Теперь он встревожился и даже как-то растерялся.

— Тебе еще повезло, что я согласен дать тебе уйти, — продолжал Алан. — Но, если подумать, какие я мог бы тебе предъявить обвинения? Воровство душ преследуется по закону, который находится в ведении Брайхема и Роуза, но уж никак не в моем. И все же мой тебе совет, уходи, пока можешь.

— Отдай мне сумку!

Алан смотрел на него, стараясь выглядеть уверенным и спокойным, хотя сердце у него в груди билось, как паровой молот.

— Ты еще не понял? Не дошло до тебя? Ты проиграл. Забыл, как мирятся с поражениями?

Гонт одарил его долгим и пристальным взглядом, потом кивнул.

— Я знал, что был прав, избегая встречи с тобой, — сказал он. Казалось, он говорит больше с собой, чем с Аланом. — Я это знал. Ладно. Ты выиграл. — Он вроде бы развернулся, чтобы уйти; Алан немного расслабился. — Я уйду…

Внезапно Гонт развернулся обратно, стремительный, как нападающая змея, — такой быстрый, что Алан по сравнению с ним выглядел паралитиком. Его лицо вновь изменилось; человеческий облик исчез. Теперь это была морда демона, с истерзанными щеками и слезящимися глазами, горевшими оранжевым пламенем.

— …КАК ТОЛЬКО ВЕРНУ СВОЮ СОБСТВЕННОСТЬ! — крикнул он, бросившись к саквояжу.

Где-то — то ли рядом, то ли на другой стороне земли — раздался крик Полли:

— Осторожно, Алан!

Но времени осторожничать уже не было: над ним навис демон, вонявший серой и жженой кожей. Оставалось либо действовать, либо умереть.

Алан провел правой рукой по внутренней стороне запястья, нащупав малюсенькую резиновую петельку, которая торчала из-под ремешка часов. В глубине души он был уверен, что ничего у него не получится, что никакое чудесное превращение не спасет его на этот раз, потому что фокус с бумажным букетом уже выработал свое, и…

Большой палец захватил петлю.

Наружу вырвался маленький бумажный пакетик.

Алан вытянул руку, в последний раз снимая петлю с бумаги.

— АБРАКАДАБРА, ЛЖИВАЯ СВОЛОЧЬ! — проревел он, и внезапно в его руке расцвел не букет потрепанных бумажных цветов, а слепящий огненный фонтан, заливший всю Главную улицу бесподобным, живым сиянием. Алан понял, что все цвета невероятного букета рождены одним, как и сам спектр — это всего один цвет. Белый цвет, разложенный призмой на все цвета радуги. Он почувствовал волну силы, пробежавшую по его рукам, и исполнился небывалого, ни с чем несравнимого ликования.

Белый! Он белый!

Гонт зарычал от боли, ярости и страха… но не отступил. Быть может, Алан был прав: он забыл, как проигрывать, потому что уже и не помнил, когда проигрывал в последний раз. Он попытался поднырнуть под сноп света, бивший из руки Алана, и на миг его пальцы коснулись ручки саквояжа, стоявшего у ног шерифа.

Вдруг откуда ни возьмись маленькая нога в домашнем тапочке наступила Гонту на руку.

— Не трожь! — закричала Полли.

Оскалившись, он поднял голову… и Алан направил лучистый поток прямо ему в лицо. Мистер Гонт издал громкий звериный вой и пополз назад, пытаясь сбить голубое пламя, пляшущее у него в волосах. Длинные белые пальцы в последний раз попытались схватить ручку саквояжа, и на этот раз на них наступил Алан.

— В последний раз тебе говорю: изыди, — сказал он, и сам не узнал свой голос. Он был слишком сильным, слишком уверенным, слишком властным. Алан понимал, что скорее всего не сможет прикончить тварь, которая скорчилась перед ним, прикрываясь рукой от дрожащего буйства света. Такое ему не по силам. Но зато в его силах заставить ее уйти. Сегодня у него есть эта сила… если ему хватит смелости ее применить. Если ему хватит смелости стоять до конца. — В последний раз тебе говорю: ты уберешься из города, а сумка останется здесь.