— Святой Иисусе! Ничего себе бросок, Алан! — выдохнул Джон.

— Спасибо, Джон, — сказал Алан, болезненно улыбаясь. Ящики начали соскальзывать вниз. Прижимать их не имело смысла, от этого отъезжал сам стол. К тому же у него ныла ступня, ушибленная первым ящиком. — Можешь высказать мне все свои комплименты, я их с удовольствием выслушаю. Но в перерывах, если тебе не трудно, убери этот проклятый ящик с моей ноги.

— О! Черт! Конечно! Конечно! — Джон бросился поднимать ящик. Он сделал это с таким усердием, что нечаянно толкнул Алана. Шериф потерял тщательно высчитанный момент давления на ящики. Они обрушились вниз и тоже приземлились ему на ногу.

— Ооо! — взвыл Алан. Он потянулся к правой ступне, но решил, что левая болит сильнее. — Идиот!

— Боже, Алан, извини!

— Что у тебя там было? Половина каменоломни округа?

— Я просто давно не убирался в столе.

Джон виновато улыбнулся и принялся как попало запихивать бумаги и конторскую ерунду обратно в ящики. Его в общем-то симпатичное лицо горело, как огонь. Он встал на колени и нырнул под стол Клата, чтобы собрать скрепки и бумаги, залетевшие туда, и при этом свалил высокую стопку форм и рапортов, которую сам же нагромоздил на полу. Теперь приемная полицейского участка походила на местность, пострадавшую от торнадо.

— Упс! — сказал Джон.

— Упс, — повторил за ним Алан, сидя на столе Норриса Риджвика и пытаясь массировать пальцы ног через тяжелые форменные ботинки из толстой кожи. — Упс — это хорошо. Очень точное описание ситуации. Я всегда именно так и представлял себе «Упс».

— Извини, — снова сказал Джон, извиваясь на животе под столом и сгребая разбросанные по полу канцелярские принадлежности. Алан не знал, плакать ему или смеяться. Ноги Джона дергались туда-сюда, еще больше разбрасывая бумаги по полу.

— Джон, вылезай оттуда! — сказал Алан. Он пытался сдержать смех, но понимал, что эту битву он скорее всего проиграет.

Лапуант дернулся. Его голова неслабо стукнулась снизу о крышку стола. Еще одна стопка бумаги, лежавшая на самом краю, чтобы дать место ящикам, полетела вниз. Большая часть просто шлепнулась на пол, а пара десятков листков еще слегка попорхала в воздухе.

Так он весь день будет тут убираться, обреченно подумал Алан. А может, неделю.

Больше сдерживаться не было сил. Алан расхохотался. Энди Клаттербак, сидевший в кабинке диспетчера, вышел посмотреть, что происходит.

— Шериф? — спросил он. — Все в порядке?

— Да, — сказал Алан. Он посмотрел на рапорты и формы, разбросанные по всем доступным поверхностям, и снова расхохотался. — Джон решил разобраться с бумагами, вот и все.

Джон выполз из-под стола и выпрямился. Он выглядел как человек, страстно желающий, чтобы его выставили на всеобщее порицание или хотя бы заставили сделать сорок отжиманий. Вся его прежде безукоризненная форма была покрыта пылью, и это заставило Алана, несмотря на все веселье, сделать мысленную зарубку — с тех пор как Эдди Варбертон мыл полы под столами, прошло слишком много времени. Потом он снова расхохотался. Просто не мог сдержаться. Клат растерянно переводил взгляд с Алана на Джона и обратно, не понимая, в чем дело.

— Ладно, — сказал Алан, в конце концов взяв себя в руки. — Джон, а что ты вообще ищешь? Святой Грааль? Потерянную гармонию? Что?

— Свой бумажник, — ответил Джон, безуспешно пытаясь очистить форменную куртку. — Не могу найти свой проклятый бумажник.

— Машину проверил?

— Обе. — Джон с отвращением посмотрел на астероидный пояс из бумаг, окружавших его стол. — Патрульную машину, в которой я дежурил вчера вечером, и свой «понтиак». Но иногда, когда я сижу в офисе, я убираю его в ящик стола, потому что он оттопыривает задний карман. Ну, я и решил поискать в столе…

— Джон, он бы не так оттягивал тебе задницу, если бы ты не пихал в него что ни попадя, — заметил Энди Клаттербак.

— Клат, — сказал Алан, — иди поиграйся в машинке.

— Чего?

Алан закатил глаза.

— Иди займись чем-нибудь. Мы с Джоном тут сами управимся; нас учили вести расследования. Если у нас ничего не получится, мы тебя обязательно позовем.

— Ну конечно. Я же помочь хотел. Видел бы ты его бумажник. Выглядит, словно в нем целая библиотека Конгресса упихана. Я вообще…

— Спасибо за конструктивное замечание, Клат. Увидимся позже.

— Ладно, — сказал Клат. — Всегда рад помочь. Пока, уважаемые.

Алан опять закатил глаза. Он был готов снова расхохотаться, но на этот раз смог с собой совладать. Судя по несчастному выражению лица Джона, для него эта утрата была нешуточной. Он был смущен, но лишь частично. Алан сам пару раз терял бумажник и знал это хреновое чувство. Потеря денег и последующая возня с восстановлением кредитных карточек — только малая часть предстоящего геморроя, причем не обязательно худшая. Ты раз за разом вспоминаешь всякие мелочи, запиханные в бумажник, которые могут показаться ненужным мусором постороннему человеку, но для тебя будут невосполнимы.

Джон сел на корточки и принялся собирать бумаги, сортируя их и укладывая в пачки. Вид у него был безутешный. Алан начал ему помогать.

— Алан, ноги сильно ушиб?

— Нет. Ты же знаешь, эти ботинки… все равно что надеть на ноги покрышки от трактора. Сколько было в бумажнике?

— Да баксов двадцать, не больше. Но я купил охотничью лицензию, и она была там. И кредитная карточка. Теперь придется звонить в банк и говорить, чтобы ее заблокировали. Но больше всего мне жалко фотографии. Мама с папой, сестры… ну ты знаешь. Все такое.

Разумеется, дело было вовсе не в фотографиях матери, отца или одной из его сестер; он убивается из-за той, на которой был снят с Салли Рэтклифф. Клат щелкнул их на ярмарке месяца за три до того, как Салли порвала с Джоном в пользу этого твердолобого Лестера Пратта.

— Ну, это-то как раз вернется, — сказал Алан. — Деньги и карточку ты уже не увидишь, но бумажник и фотографии рано или поздно всплывут. Обычно так и бывает. Ты же сам знаешь.

— Да, — вздохнул Джон. — Я просто… Черт, я все пытаюсь вспомнить, был ли бумажник у меня сегодня утром, когда я пришел на работу. И ничего не выходит.

— Надеюсь, он найдется. Повесь объявление о пропаже.

— Так и сделаю. И уберу весь это бардак.

— Я знаю, Джон. Успокойся.

Качая головой, Алан вышел на стоянку.

Над дверью «Нужных вещей» звякнул маленький серебряный колокольчик, и Бабз Миллер, привилегированный член бридж-клуба с Эш-стрит, несколько застенчиво вошла внутрь.

— Миссис Миллер! — приветствовал ее мистер Гонт, склонившись над листом бумаги, что лежал рядом с кассовым аппаратом. Он поставил на листочке маленькую галочку. — Как славно, что вы зашли! Как раз вовремя! Вас ведь интересовала музыкальная шкатулка? Отличная работа.

— Да, я хотела поговорить о шкатулке, — кивнула Бабз. — Но она, наверное, уже продана. — Ей было трудно представить, как такую прелесть можно было не купить. От одной этой мысли у нее замирало сердце. Мелодия, которую играла шкатулка, та, которую так и не смог вспомнить мистер Гонт… Бабз, кажется, знала, что это за мелодия. Однажды она танцевала под эту музыку в павильоне на Старом пляже в Орчарде с капитаном футбольной команды, а чуть позже, тем же вечером, она добровольно отдала ему свою девственность пред ликом великолепной майской луны. Он довел ее до первого и последнего в ее жизни оргазма, воспоминание о котором до сих пор бурлило в ее жилах, и та самая музыка пульсировала у нее в голове, как раскаленная проволока.

— Нет, пока не продана, — сказал мистер Гонт. Он достал шкатулку из стеклянного ящика, где она скрывалась за «Полароидом», и поставил ее на прилавок. При виде сокровища лицо Бабз озарилось улыбкой.

— Я не могу себе позволить такую покупку, — сказала она, — по крайней мере прямо сейчас. Но мне она очень нравится, правда, мистер Гонт, и если бы можно было выплачивать ее стоимость по частям… если такая возможность есть…