Алан вздохнул:

— Ну, теперь ты знаешь, что это было. И ты знаешь, к чему это привело. Тем более что бросаться камнями в чужие окна — это само по себе очень серьезное преступление, даже если обходится без последствий.

— Да, сэр.

— А тут еще кое-что произошло потом. Ты ведь знаешь что, Брайан?

— Да, сэр.

Эти глаза на спокойном, бледном лице… Алан понял две вещи: мальчик действительно хочет рассказать ему, что произошло, хочет, но ни за что не расскажет.

— Брайан, у тебя очень подавленный вид.

— Да, сэр.

— «Да, сэр»… Это значит, что ты и вправду подавлен?

Брайан кивнул, и еще две слезинки выкатились из его глаз. В душе Алана боролись два сильных и противоречивых чувства: искренняя жалость и дикое раздражение.

— И отчего ты подавлен, Брайан? Скажи мне.

— Мне раньше снился очень хороший сон, — сказал Брайан еле слышно. — Он был глупый, но все равно хороший. Он был про мисс Рэтклифф, моего логопеда. Теперь я знаю, что он был глупый. Раньше я этого не понимал, и так было лучше. И знаете что? Теперь я знаю еще больше.

Опять эти темные, несчастные глаза.

— А новый сон… про чудовище, которое кидает камни… он меня пугает, шериф Пангборн… но подавлен я из-за того, что я теперь знаю. Это как знать секрет фокуса.

Он чуть кивнул головой, и Алан готов был поклясться, что Брайан смотрел на ремешок его часов.

— Иногда лучше быть глупым и ничего не знать. Теперь я это понял.

Алан положил руку на плечо мальчика.

— Брайан, давай прекратим эту ерунду! Расскажи мне, что произошло.

— Я приехал узнать, нужен ли им кто-нибудь, чтобы зимой чистить снег вокруг дома, — сказал мальчик безжизненным, механическим голосом, испугавшим Алана. Парнишка ничем не отличался от обычного американского ребенка одиннадцати-двенадцати лет: кроссовки, джинсы, майка с Бартом Симпсоном, — но говорил он как плохо запрограммированный робот на грани перегрузки. Впервые Алану пришла в голову мысль, что, может быть, Брайан Раск видел собственных родителей, бьющих стекла у Ержиков. — Я услышал шум, — продолжал мальчик. Он говорил простыми и ясными фразами, как полицейские детективы говорят в суде (их этому специально учат). — Непонятный шум, он меня напугал. Удары, звон… что-то ломалось. Я уехал оттуда как можно скорее. Женщина на крыльце соседнего дома спросила меня, что происходит. Кажется, она тоже была напугана.

— Да, — сказал Алан. — Джиллиан Мислабурски. Я говорил с ней. — Он дотронулся до пенопластового холодильника, криво сидящего в багажнике велосипеда. От него не ускользнуло, как при этом сжались губы Брайана. — В то утро, в воскресенье, этот холодильник был с тобой?

— Да, сэр, — сказал Брайан. Он вытер лицо тыльной стороной ладони и настороженно посмотрел на Алана.

— А что в нем было?

Брайан ничего не сказал, но Алану показалось, что его губы дрожат.

— Что в нем было, Брайан?

Брайан опять промолчал.

— В нем были камни?

Медленно и заторможенно Брайан покачал головой.

— Нет.

Алан спросил в третий раз:

— Что в нем было?

— То же, что и сейчас, — прошептал Брайан.

— Можно открыть посмотреть?

— Да, сэр, — безвольно произнес Брайан. — Наверное, можно.

Алан откинул крышку холодильника и заглянул внутрь.

Там были бейсбольные карточки: «Топпс», «Флир», «Донрасс».

— Это мой обменный фонд. Я их везде вожу с собой, — сказал Брайан.

— Ты… возишь их с собой?

— Да, сэр.

— Зачем, Брайан? Зачем таскать с собой холодильник, набитый бейсбольными карточками?

— Я же сказал, это обменки. Никогда не знаешь, вдруг подвернется шанс на хорошую сделку? Я до сих пор ищу Джо Фоя, он был в команде «Невозможной мечты» в 67-м, и первую карточку Майка Гринвелла. Он мой любимый игрок у «Аллигаторов». — Теперь Алану показалось, что в глазах мальчика появился слабый блеск удивления; он почти слышал телепатический голос, распевающий: Обманули дурака на четыре кулака! Обманули! Конечно, никто его не дразнил. Это его собственное раздражение издевалось над ним голосом мальчика.

Или нет?

«Ладно, а что ты думал найти в этом холодильнике? Груду камней с привязанными к ним записками? Ты действительно думал, что он сейчас ехал к чьему-то еще дому, чтобы повторить ту же самую развлекаловку?»

Да, признал он. Именно так он и думал. Брайан Раск, Ужасный «От-горшка-два-вершка», Сотрясатель Касл-Рока. Хуже всего было другое: Алан был уверен, что Брайан Раск прекрасно понимал, что творилось в голове у шерифа.

Обманули дурака на четыре кулака! Обманули шерифа!

— Брайан, пожалуйста, скажи мне, что происходит. Если знаешь, расскажи.

Брайан молча закрыл крышку холодильника. Щелчок замка мягко растаял в теплом осеннем мареве.

— Не можешь сказать?

Брайан медленно кивнул. Алан понял это так, что он действительно что-то знал, но сказать не мог.

— Тогда скажи хотя бы вот что: тебе страшно, да? Страшно?

Мальчик снова кивнул.

— Скажи мне, чего ты боишься, сынок. Может быть, я смогу с этим справиться. — Он слегка постучал пальцем по бляхе, прикрепленной к левому клапану форменной рубашки. — Мне поэтому и платят деньги, чтобы я носил эту звезду. Потому что у меня иногда получается прогнать страхи.

— Я… — начал Брайан, но в эту секунду проснулась рация, которую Алан установил под панелью своей патрульной машины три-четыре года назад.

— Номер первый, номер первый, вызывает база. Как слышно. Прием.

Взгляд Брайана оторвался от Алана и обратился к патрульной машине и звукам голоса Шейлы Брайхем — голоса власти, голоса полиции. Алан понял, что если мальчик и собирался что-то ему рассказать (при условии что он не выдавал желаемое за действительное), то теперь все кончено. Лицо Брайана, начавшее было оживать, захлопнулось, как раковина.

— Ты поезжай домой, Брайан. Мы еще поговорим об этом… о твоих снах… позже. Хорошо?

— Да, сэр, — сказал Брайан. — Наверное.

— А пока подумай о том, что я тебе сказал: главная работа шерифа — прогонять страхи.

— Мне пора домой, шериф. Если я задержусь, мама будет ругаться.

Алан кивнул:

— Ну, этого нам не надо. Пока, Брайан.

Он проводил мальчика взглядом. Брайан свесил голову, и казалось, не ехал на велосипеде, а волочил его между ног. Что-то тут было неправильно, настолько неправильно, что Алану показалось, что происшествие с Вильмой и Нетти было менее важным, чем то, что оставило этот унылый след на затравленном лице ребенка.

Женщины мертвы, им уже не поможешь. А Брайан Раск был еще жив.

Алан подошел к старенькому «универсалу», который давным-давно надо было продать, схватил микрофон и нажал кнопку передачи.

— Да, Шейла. Это номер первый. Слышу тебя хорошо. Прием.

— Тебе звонил Генри Пейтон, — сказала Шейла. — Сказал, что-то срочное. Просил связать тебя прямо по рации. Прием.

— Давай, — сказал Алан. Он почувствовал, как его пульс набирает скорость.

— Это может занять пару минут. Прием.

— Отлично. Жду. Номер первый, отбой.

Он облокотился на крыло машины, сжимая в руке микрофон. Ему не терпелось узнать, что же в жизни Генри Пейтона случилось такого срочного.

Когда Полли добралась до дому, было уже двадцать минут четвертого, и она чувствовала себя так, словно ее разодрали на две половинки. С одной стороны, она ощущала настоятельную необходимость заняться поручением мистера Гонта (ей не нравилось думать об этом, как о проказе — из Полли Чалмерс вряд ли бы получилась проказница), чтобы поскорее с ним разделаться и окончательно завладеть ацкой. В голове промелькнула фраза, что сделка будет завершена тогда, когда мистер Гонт скажет, что она завершена.

С другой стороны, она ощущала настоятельную необходимость связаться с Аланом, чтобы рассказать ему, что произошло… ну, или хотя бы то, что она могла вспомнить. А она помнила только одно — и то, что она запомнила, наполняло ее стыдом и ужасом, но забыть такое было невозможно, — а именно: мистер Лиланд Гонт ненавидел человека, которого Полли любила, и мистер Гонт готовил что-то — что-то — очень нехорошее. Алан должен знать. Даже если ацка перестанет действовать, он должен знать.