— Еще со времен моей молодости, — сказал он с грустной улыбкой. — Эх, где она, молодость?!

Однако Китону он показался свежим, как утренний цветок, вот только глаза… они были так налиты кровью, что казалось, будто красный — их естественный цвет.

Вытащив коробку, Гонт положил ее на маленький столик рядом со стулом Китона.

— Я почему обратил на нее внимание, — сказал Китон. — Картинка сильно напоминает Льюистонский ипподром. Я там иногда бываю.

— Любите пощекотать нервишки? — с улыбкой спросил Гонт.

Китон хотел сказать, что он даже ставок не делает, но передумал. Улыбка была не просто дружелюбной, это была сопереживающая улыбка, и внезапно он понял, что рядом с ним — собрат по несчастью. Вот ведь как легко ошибиться в человеке! Буквально пару минут назад, пожимая протянутую Гонтом руку, он почувствовал волну отвращения, такого глубокого и сильного, что у него чуть судорога не случилась. В тот момент он подумал, что перед ним — сам Главный Гонитель. В следующий раз надо будет следить за собой, а то так недолго и до паранойи.

— Ну, всякое бывало, — сказал он.

— Стыдно признаться, я тоже, — сказал Гонт. Взгляды их встретились, и Китону показалось, что они поняли друг друга. — Я делал ставки на большинстве ипподромов от Атлантики до Тихого и уверен, что здесь, на коробке, изображен Лонгакр-Парк, в Сан-Диего. Сейчас там уже нет ипподрома, дома строятся на его месте.

— А, — сказал Китон.

— Давайте я вам все-таки покажу содержимое. Вам будет интересно.

Гонт снял крышку с коробки и осторожно вынул жестяную беговую дорожку на платформе длиной около трех футов и шириной фута в полтора. Такие игрушки выпускали во времена китоновского детства — дешевые наборы, сделанные после войны с Японией. Дорожка была точной копией двухмильного оригинала. В ней были прорезаны восемь узких щелей, и восемь узких жестяных лошадей стояли перед линией старта. Все они были припаяны к маленьким жестяным лепесткам, торчавшим из прорезей.

— Ух ты, — воскликнул Китон и улыбнулся. Эта была первая его улыбка за последние несколько недель, и она казалась неуместной на его вечно угрюмом лице.

— Это еще что, — улыбнулся в ответ Гонт. — Эта штука сделана в 1930-м или 1935 году, мистер Китон. Настоящий антиквариат. Но для людей, по-настоящему увлекавшихся скачками, это была не игрушка.

— Нет?

— Нет. Вы знаете, что такое «доска медиума»?

— Конечно. Вы задаете вопросы, а она якобы показывает ответы духов.

— Точно. Так вот, в дни Великой Депрессии было немало лошадников, веривших, что «Выигрышная ставка» — что-то вроде доски медиума для игроков на скачках.

Его глаза снова встретились с глазами Китона — дружеские, улыбающиеся, — и Китон вдруг понял, что не может отвести взгляд, как тогда, в Льюистоне, не смог уйти со скачек до окончания заездов.

— Глупо, правда?

— Ага, — сказал Китон. Но ему эта мысль показалась вовсе не глупой. Она показалась ему абсолютно… абсолютно…

Абсолютно логичной.

Гонт покопался в коробке и вытащил маленький жестяной ключ.

— Каждый раз побеждают разные лошади. Там, внутри, какой-то механизм со случайным выбором — примитивный, но достаточно эффективный. Вот смотрите.

Он вставил ключ в скважину сбоку платформы и повернул его. Послышались легкие щелчки и скрежет — заводилась пружина. Когда ключ перестал вращаться, Гонт его вынул.

— На кого ставите? — спросил он.

— На пятерку, — ответил Китон. Он склонился над дорожкой, чувствуя, как бьется сердце. Глупо, конечно, — возможно, последнее доказательство его одержимости, — но он почувствовал, как внутри нарастает прежнее возбуждение.

— Отлично, я ставлю на номер шесть. Сделаем ставку? Для интереса?

— Конечно! Сколько?

— Только не деньги, — сказал мистер Гонт. — Время, когда я играл на деньги, давно прошло, мистер Китон. Это самые неинтересные ставки. Скажем так: если выигрывает ваша лошадь, я окажу вам небольшую услугу. На ваш выбор. Если выиграет моя, вы окажете мне небольшую услугу.

— А если выиграет какая-то другая, все ставки отменяются?

— Точно. Готовы?

— Всегда готов, — сипло сказал Китон, наклонившись еще ближе к жестяному ипподрому и зажав руки между коленями.

Около стартовой линии была прорезь, из которой торчал маленький металлический рычажок.

— Ну, поехали, — тихо сказал Гонт и опустил рычаг.

Шестерни и пружины под дорожками пришли в движение. Лошади двинулись с места, скользя параллельными курсами. Сначала они шли медленно, покачиваясь взад-вперед и продвигаясь скачками по мере того, как раскручивалась какая-то внутренняя пружина — или пружины, — но уже на первом повороте они начали набирать скорость.

Вперед вырвался номер два, за ним — номер семь, остальные шли позади плотной группой.

— Давай, пятерка! — прошептал Китон. — Давай, жми, жми, сучка!

Словно услышав его, маленький жестяной жеребец вырвался из общей кучи и стал набирать скорость. На середине круга он нагнал семерку. Номер шесть — кандидат Гонта — тоже пошел вперед.

«Выигрышная ставка» подрагивала и трещала. Лицо Китона буквально нависло над ней, как громадная полная луна. На жокея, сидевшего на лошади номер три, упала капелька пота. Если бы это был настоящий человек, промок бы вместе с конем.

На третьем повороте номер семь прибавил и догнал двойку, а пятерка Китона еле держалась. Гонтов шестой номер ее нагонял. Вся четверка с большим отрывом завершила круг, дико вибрируя в своих прорезях.

— Поднажми, глупая сука! — заорал Китон. Он забыл, что это всего лишь кусочки жести, которым придали грубое подобие лошадей. Он забыл, что находится в магазине у человека, которого видит впервые в жизни. Его охватило прежнее возбуждение. Его трясло, как терьера, который преследует крысу. — Давай шевелись! Дави, сука, ДАВИ! Загребай копытами!

Теперь пятый номер выдвинулся вперед… и стал увеличивать отрыв. Лошадь Гонта наступала ему на пятки, но он уже пересек финишную черту. Победа!

Пружина уже выдыхалась, но большинство лошадей успело добраться до старта, прежде чем механизм затих. Гонт подогнал отставших лошадей к остальным, подталкивая их пальцем.

— Уфф! — сказал Китон, вытирая пот со лба. Он был весь выжат, но все равно… так хорошо не чувствовал себя уже много дней. — Отличная штука.

— И не говорите, — согласился Гонт.

— В старые времена знали, как делать вещи, правда?

— Точно, — улыбнулся Гонт. — И кажется, я проиграл вам услугу, мистер Китон.

— Ой, ладно вам, забудьте — я и так замечательно повеселился.

— Нет, почему же. Джентльмен всегда платит свои долги. Просто дайте мне знать за день или два до того, как будете звонить своему букмекеру.

Звонить своему букмекеру.

Все его кошмары вернулись вновь. Букмекеры. Это же их люди! Их люди! В субботу они позвонят китоновскому букмекеру… и тогда… что? Что тогда?

Перед глазами плясали заголовки этих проклятых бульварных газет.

— Знаете, как серьезные игроки использовали эту штуку в тридцатых годах? — осторожно спросил Гонт.

— И как же? — спросил Китон, хотя ему было вовсе не интересно, пока… пока он не поднял глаза. Когда их взгляды встретились — буквально сцепились друг с другом, — идея использовать детскую игру для определения победителей опять показалась ему очень даже здравой.

— Так вот, — продолжил Гонт, — они брали газету или «Расписание бегов» и прогоняли на ней все заезды, один за другим. Каждой лошади они давали имя из расписания — касались по очереди всех жестяных фигурок и произносили имя, — а потом заводили пружину и запускали механизм. И так всю программу: восемь, десять, двенадцать заездов. А потом шли на ипподром и ставили на те номера, что выигрывали у них дома.

— И помогало? — спросил Китон. Он сам не узнал свой голос. Глухой и хриплый, он доносился как будто откуда-то издалека. А сам он словно тонул в глазах Лиланда Гонта. Тонул в их розовой пене. Ощущение было странным, но не сказать, чтобы неприятным.