Ты и вправду этого хочешь?

Да — какая-то ее часть именно этого и хотела. Та часть, что боялась мистера Гонта, даже несмотря на то, что Полли не могла вспомнить, чем конкретно вызван этот страх.

Полли, ты хочешь вернуться к прежнему состоянию? Чтобы твои руки опять стали, словно изрешеченные шрапнелью?

Нет… но она не хотела, чтобы пострадал Алан. Не хотела она и того, чтобы планы мистера Гонта в отношении всего города (так ей казалось) осуществились. И ей очень не нравилась перспектива самой поучаствовать в осуществлении этих планов, ехать в заброшенный дом в конце шоссе № 3, чтобы устроить там какой-то подвох, которого она даже не понимала.

Эти противоречивые желания, каждое со своим собственным убедительным голосом, боролись в ней по дороге к дому. Если мистер Гонт как-то ее загипнотизировал (Полли была в этом уверена, когда выходила из магазина, но со временем эта уверенность начала проходить), то гипноз начал уже терять действие (ей действительно так казалось). Впервые в жизни она чувствовала себя настолько беспомощной и неспособной принять решение. Как будто из ее души разом похитили весь запас решительности.

В итоге она решила последовать совету мистера Гонта (хотя уже не могла сформулировать сам совет). Сначала она разберет почту, потом позвонит Алану и расскажет, чего от нее хотел мистер Гонт.

«Если ты это сделаешь, — мрачно заявил внутренний голос, — ацка действительно перестанет действовать. И ты это знаешь».

Да… но ее все равно донимали мысли о том, что правильно, а что нет. Нужно будет позвонить Алану и извиниться за свои резкие слова, а потом рассказать про мистера Гонта. Может быть, стоит даже отдать ему конверт, врученный мистером Гонтом, — тот, который она должна положить в жестянку.

Может быть.

Подумав об этом, Полли почувствовала, что ей стало немного легче. Она вставила ключ в замочную скважину входной двери — в который раз радуясь, как это легко получается, — и повернула его. Почта, как обычно, лежала на ковре у двери. Сегодня на удивление немного. Обычно после выходных с почты привозят целую груду макулатуры. Полли нагнулась и подняла весь ворох бумаг. Программа кабельного телевидения с улыбающимся, невозможно красивым лицом Тома Круза; два каталога одежды, один от «Норчау», другой от «Шарпер Имидж». Еще…

Полли увидела письмо, и ледяной ужас сковал все внутри. Патрисии Чалмерс, город Касл-Рок, из Детского фонда сан-францисского департамента социального обеспечения… с Гири-стрит, 666. Эта контора накрепко врезалась в память Полли за время ее вынужденных визитов туда. Всего три посещения. Три разговора с тремя бюрократами из отдела помощи нуждающимся детям, двое из которых — мужики, смотревшие на нее, как ты смотришь на липкий конфетный фантик, прилипший к твоим лучшим туфлям. Третьим бюрократом оказалась невероятных размеров грузная негритянка, которая знала, как слушать и как смеяться, и именно эта женщина в итоге выдала Полли разрешение на получение материальной помощи. Да, она хорошо помнила Гири-стрит, дом 666, второй этаж. Очень хорошо. Она помнила, как свет из большого окна в конце коридора ложился длинным молочным бликом на линолеумный пол; она помнила раскатистый шум печатных машинок, что доносился из комнат с всегда открытыми дверьми; она помнила кучку мужчин, куривших рядом с заполненной песком урной в дальнем конце коридора, и как они на нее смотрели. И лучше всего она помнила, каково было ей приходить туда в своем лучшем выходном туалете — темный полиэстеровый брючный костюм, белая шелковая блузка, почти прозрачные чулки, туфельки с низкими каблуками, — и ощущать жуткий страх и щемящее одиночество, потому что полумрак на втором этаже дома № 666 на Гири-стрит казался ей местом без души и сердца. В конечном счете ее просьбу удовлетворили, но испытания, которые она при этом прошла… взгляды мужчин, щупавшие ее грудь (они были одеты намного лучше, чем Норвилл в столовой, но в общем-то разница была не особо заметна); губы мужчин, сжимавшиеся в чванливом неодобрении при обсуждении проблемы под названием «Келтон Чалмерс» и подзаборного отпрыска этой шлюшки, этой девчонки по вызову, которая сейчас не похожа на хиппи, но это сейчас, а когда она выйдет отсюда, она тут же снимет шелковую блузку и брючки, не говоря уже о лифчике, и натянет пару узких расклешенных джинсов и подвязанную на животе рубаху, демонстрирующую соски. Их взгляды говорили сами за себя, и, хотя ответы из департамента приходили по почте, Полли сразу поняла, что в ее письме будет отказ. Каждый раз, выходя из этого здания, она плакала, и жгучие слезы прожгли тогда у нее на лице невидимые морщины, не разгладившиеся до сих пор. Слезы и взгляды людей на улице, беззастенчиво таращившихся на нее с тупым любопытством.

Она не хотела вспоминать о тех временах и о том коридоре, но сейчас все вернулось — так отчетливо, она даже чувствовала запах мастики для пола, видела солнечные блики на полу, слышала гулкий, сонный грохот старых механических пишущих машинок, закрашивающих чернотой еще один конторский день.

Чего им нужно? Господи, чего им может понадобиться через столько лет?!

Порви его не читая! — завопил внутренний голос, и так отчаянно и повелительно, что Полли чуть не подчинилась. Но вместо этого она все-таки вскрыла конверт. Внутри был один-единственный листок. Ксерокопия. Хотя конверт был адресован Полли, само письмо предназначалось другому человеку — шерифу Алану Пангборну. Странно…

Взгляд Полли упал на конец письма. Имя, впечатанное под подписью, ничего ей не говорило. Джон Л. Перлмуттер. Посмотрев еще ниже, она увидела в самом низу свое имя: «Копия: Патрисии Чалмерс». Это объясняло, почему письмо, адресованное Алану, попало к ней.

Полли уселась на банкетку в прихожей и начала читать. По мере чтения по ее лицу пробегали заметные волны эмоций, как облака в неспокойный, ветреный день: удивление, понимание, стыд, ужас, злость и, наконец, ярость. Один раз она закричала — Нет! — и вскочила на ноги, но потом заставила себя сесть и прочесть письмо еще раз. Медленно, от начала до конца.

Прочитав это страшное письмо в четвертый раз, Полли выпрямилась и направилась в кухню. Она двигалась медленно и грациозно — скорее плыла, чем шла. Сначала ее глаза затуманились смятением и растерянностью, но, когда она сняла трубку и набрала номер полицейского управления, ее взгляд прояснился. Теперь в нем была только злость — злость на грани ненависти.

Ее любовник копался в ее прошлом… эта мысль показалась ей одновременно невероятной и странно, пугающе правдоподобной. За последние несколько месяцев она много раз сравнивала себя и Алана Пангборна и каждый раз чувствовала себя проигравшей. Его слезы — ее фальшивое показное спокойствие, скрывавшее стыд, боль и скрытую дерзкую гордыню. Его честность — ее пусть небольшая, но ложь. Каким святым он казался по сравнению с ней! Каким обескураживающе совершенным! И каким лицемерным казалось ее желание отгородиться от прошлого!