— Да иди ты к чёрту, — отмахнулся я от назойливого советчика. — И железяку эту прихвати!

— А что, в кузнице совсем уж плохо дела пошли? — поинтересовался Рат, усаживаясь поудобнее.

— Ты и сам видел. Руки, выходит, растут совсем не из того места.

— Зато из правильного места растёт голова, — философски заметил крыс, почёсывая за ушком. — И язык, кстати говоря, тоже. Ты видел, как на Дарью смотришь?

— Никак особенно не смотрю, — соврал я, даже не поднимая глаз от плиты.

— Ага, конечно. А она на тебя как смотрит — тоже никак особенно?

— Рат, отстань со своими наблюдениями. У меня тут серьёзные технические проблемы.

— Да какие там технические! — фыркнул крыс. — Проблемы у тебя не технические, а чисто личностные. Но ничего, со временем научишься быть человеком. Главное — девчонок больше не обижай направо и налево. А то останешься в гордом одиночестве с одной этой древней плитой.

— Мудрый очень, — проворчал я. — Может, сам пойдёшь им комплименты говорить?

— Я бы с удовольствием, — хмыкнул Рат. — Но, к сожалению, большинство дам почему-то пугается моей неотразимой внешности. Так что это твоя работа, герой-любовник.

На следующий день я снова пришёл в кузницу. Но теперь всё было по-другому. Я не рвался к наковальне, как вчера. Просто прислонился к стене и стал наблюдать за работой Фёдора.

И это было потрясающе. Каждый удар молота звучал как нота в какой-то древней песне. Металл пел под ударами, меняя цвет от ослепительно белого до глубокого вишнёвого. Искры разлетались золотыми брызгами, а заготовка медленно превращалась в нечто совершенно новое.

— Понимаешь теперь? — спросил Фёдор, не отрываясь от работы.

— Начинаю, — честно ответил я.

Вдруг меня осенило. Это же та самая кулинария! Только вместо мяса и овощей — раскалённый металл. Тот же контроль температуры, то же чувство времени. Понимание материала, работа с его характером, а не против него.

— Фёдор, — сказал я тихо, — дайте мне попробовать ещё раз.

Кузнец остановился и внимательно посмотрел на меня. В его глазах что-то изменилось.

— Ты уверен, парень?

— Да. Теперь я понимаю.

Он молча кивнул и отошёл от наковальни. Я взял молот, почувствовал его вес, его баланс.

Первый удар прозвучал чисто и точно. Металл послушно поддался, словно ждал именно такого обращения. Я не боролся с ним, как вчера. Мы танцевали вместе — я, молот и раскалённая сталь.

— Вот оно, — пробормотал Фёдор за моей спиной. — Чувствуешь металл?

— Да, — выдохнул я между ударами. — Он живой.

— Точно. И у каждого куска свой характер. Этот упрямый, но честный. Не обманет.

Удар за ударом заготовка вытягивалась, истончалась, обретая форму. Я работал плавно, без спешки, прислушиваясь к металлу. Когда цвет стал нужным, я опустил будущий нож в масло. Шипение было коротким и злым — именно таким, каким должно быть.

Через полчаса на наковальне лежал простой кухонный нож. Без украшений, без изысков. Но он был идеален. А когда я его наточил, то острая грань блеснула, подобно утреннему солнцу.

Фёдор взял нож и внимательно осмотрел. Провёл лезвием по ногтю — тот поддался без усилий. Подбросил на ладони, проверяя баланс.

— Хороший нож, — сказал он задумчиво. — Рабочий.

Затем подошёл к верстаку, взял деревянный брусок и одним движением срезал тончайшую стружку. Она завилась в колечко и упала на пол.

— Острый, — добавил кузнец с одобрением. — И правильно закалённый.

Я смотрел на свою работу и не мог поверить. Ещё вчера я не мог сделать ничего путного, а сегодня…

— Фёдор, — начал я, но он поднял руку.

— Слушай меня внимательно, повар, — сказал он серьёзно. — Из тебя может толк выйти. Но это только начало. Настоящее мастерство приходит годами.

— Я понимаю.

— Хорошо. А теперь вот что, — Фёдор протянул мне свою огромную руку. — Если Кабан или кто другой из местных воротил сунется к тебе с угрозами, скажи, что Фёдор-кузнец твой друг. Посмотрим, что они на это ответят.

Я крепко пожал его руку. Она была жёсткой, покрытой мозолями и шрамами от ожогов. Рука мастера.

— Спасибо. Это много значит.

— Да не за что. Просто не забывай — настоящие мастера должны держаться вместе. А то всякие проходимцы задавят.

Я кивнул, пряча нож в рюкзак. В этот момент я понял, что обрёл не просто знакомого, а настоящего союзника. Кузнец в этом мире значил очень много. Его слово весило больше, чем деньги многих купцов.

— Завтра приходи, если хочешь, — добавил Фёдор, возвращаясь к своей работе. — Поучимся ещё.

— Обязательно приду, — пообещал я.

Степан не врал по поводу знакомств. Когда вечерние сумерки накрыли Зареченск, он затащил меня к себе в лавку. Не в торговый зал, где он обычно принимал покупателей, а в заднюю комнату — его личное убежище. Пол был усыпан свежими опилками, которые источали терпкий древесный аромат. Сквозь щели в двери, ведущей в коптильню, просачивался дух копчёного мяса — такой густой, что, казалось, его можно было резать ножом.

За массивным дубовым столом, сколоченным явно без претензий на изящество, уже расположилась компания. Могучий Фёдор-кузнец сидел, опершись локтями на стол — его руки были такими огромными, что казались продолжением его молотов. Рядом примостился пожилой мельник, лицо которого изрезала сетка морщин, словно потрескавшуюся землю после засухи. В углу молчаливо расположился рыбак — от него до сих пор веяло речной тиной и утренним туманом.

На столе без всяких скатертей красовался запотевший жбан с домашним квасом, миска с солёными сухарями и потрёпанная колода карт. По виду карт можно было понять, что они пережили не одну сотню азартных баталий.

— Ну что, повар, присаживайся, — прогудел Степан, ловко тасуя колоду. Карты в его мясистых ладонях порхали, как листья на ветру. — Посмотрим, умеешь ли ты в «подкидного» играть так же мастерски, как у плиты колдуешь.

Я решил не выпендриваться. Никаких попыток блеснуть умом или показать себя крутым знатоком карт. Играл осторожно, больше наблюдал и слушал. Подливал мужикам квас, когда кружки пустели, подсыпал сухари в миску. Вёл себя не как гость, которого пригласили из вежливости, а как свой парень, который просто зашёл на огонёк после трудового дня.

— Слыхал, Семёныч, щука на перекате клевать начала? — спросил я у рыбака, аккуратно подбросив ему шестёрку.

— Клюёт, куда денется, — неохотно откликнулся тот, отбиваясь семёркой. — Только вся мелкая попадается, с ладошку размером. Крупная рыба в ямах затаилась, холодов ждёт.

— А что с ценами на зерно творится? — повернулся я к мельнику. — Поговаривают, опять поднимут?

— Ещё как поднимут, — тяжело вздохнул старик, собирая карты. — Дожди всё лето проливные шли, половина урожая на корню сгнила. Теперь купцы цену задирают, чертовы спекулянты.

Я внимательно слушал каждое слово, кивал, мотал на ус. Впитывал информацию, как пересохшая земля впитывает дождь. Кто с кем дружит в городе, кто на кого точит зубы, чем живёт Зареченск, чего боится и на что надеется. Постепенно понимал, что эти незамысловатые разговоры о рыбалке, ценах на зерно и новом уряднике, который, по слухам, берёт взятки борзыми щенками вместо денег, — это и есть настоящая жизнь. Без прикрас и фальши.

В моей прошлой жизни, в сверкающем мире московских ресторанов, всё было совершенно по-другому. Там царили интриги, подковёрная борьба за должности, фальшивые улыбки и союзы, которые рассыпались быстрее снежного сорбета на горячей сковороде.

А здесь всё было искренне и просто. Если ты друг — помогут, не раздумывая. Если враг — разобьют морду без лишних церемоний. Чтобы стать в этом месте своим, недостаточно было просто удивлять кулинарными чудесами. Нужно было понимать эту неспешную, но честную жизнь, уважать её неписаные законы и быть готовым подставить плечо товарищу, когда понадобится.

Да, в прошлой жизни я многого добился, но продирался сквозь те же терни к звёздам. Мишленовским (не стоит о них забывать). И здесь я планировало сделать то же самое. Не сидеть на месте сложа ручки, а идти вперёд, пробивая стены головой. Своей или чужой, там уж как получится.