Чертил и объяснял, руки двигались уверенно, а в голове выстраивались расчёты.

Фёдор сначала смотрел на чертёж скептически, скрестив на груди могучие руки. Брови нахмурены, губы поджаты. Но чем дольше он изучал схему, тем больше разглаживались суровые морщины на его лбу. Наклонился ниже, вглядываясь в детали, что-то прикидывал в уме, шевелил губами.

— А голова у тебя, повар, варит, — наконец с явным уважением протянул он, выпрямляясь и глядя на меня уже совсем другими глазами. В них появился живой интерес, почти восхищение. — Показывай, как делать будешь.

Когда мы с Фёдором закончили, точильный круг запел совершенно по-новому. Вместо того кошмарного скрежета и натужного воя, который раньше резал уши, теперь звучал ровный, мощный гул — будто огромный шмель проснулся и решил показать, на что способен. Кузнец нажал на педаль, и этот здоровенный каменный диск завертелся с такой лёгкостью, словно был сделан из пуха.

Фёдор взял старый, покрытый ржавчиной топор и с довольной ухмылкой провёл его лезвием по вращающемуся кругу. Тут же взвился сноп золотых искр — настоящий фейерверк прямо у меня перед носом. Красота неописуемая.

— Ну, повар, удивил, — прогудел кузнец, откладывая инструмент в сторону. — Снимаю шляпу. Твой казан, что заказывал, забирай даром. Считай, честно отработал.

Он кивнул в сторону угла, где стоял новенький, блестящий чугунный казан — просто загляденье. Но я почему-то смотрел не на него. Моё внимание целиком поглотил огонь в горне, эти могучие молоты, развешанные по стенам, наковальня, исхлёстанная тысячами ударов и хранящая в себе историю сотен изделий.

Фёдор проследил направление моего взгляда и хмыкнул с пониманием.

— Раз голова варит, посмотрим, что с руками творится, — сказал он. — Хочешь попробовать себя в деле? Выкуй нож. Настоящий боевой клинок, не какую-нибудь кухонную железку.

У меня глаза загорелись азартом. Одно дело — понимать механику процесса умом, и совершенно другое — самому схватиться с металлом, заставить его подчиниться своей воле, вдохнуть в него форму и смысл.

— Хочу, — ответил я без малейших колебаний.

Я схватил молот, и он показался мне на удивление лёгким — будто создан специально под мою руку. Фёдор щипцами подцепил раскалённую добела заготовку из пламени горна и аккуратно положил её на наковальню. От металла шёл жар, как от маленького солнца.

— Бей, — коротко скомандовал кузнец.

Я размахнулся и ударил. Слишком сильно, как выяснилось. Металл поддался, но как-то неправильно, изогнувшись под нелепым углом. Попытался исправить вторым ударом — стало только хуже. Через несколько минут мучений первая попытка превратилась в бесформенную, перекрученную железную загогулину, на которую было стыдно смотреть.

— Ещё раз, — невозмутимо произнёс Фёдор, швыряя испорченный кусок в ведро с водой.

Вторая попытка пошла осмысленнее. Я старался бить ровнее, вкладывая силу, но не слепую ярость. Заготовка медленно начала вытягиваться, обретая очертания настоящего клинка. Сердце забилось быстрее от предвкушения успеха. По знаку кузнеца я опустил раскалённый металл в бочку с маслом для закалки. Раздалось шипение, поднялся пар и… тихий, но отчётливый треск. На лезвии пролегла тонкая, как волос, но смертельная трещина.

— Ты его лупишь, а не слушаешь! — донёсся с потолочной балки писклявый, полный разочарования голос Рата. — От него теперь пахнет страхом и перегретым металлом, а должен пахнуть силой и уверенностью!

Фёдор, конечно, крыса не слышал, но сказал практически то же самое, тыкая толстым пальцем в мой провальный клинок.

— Металл нужно понимать, чувствовать, — объяснил он терпеливо. — Ловить, как он дышит под молотом, как отзывается на каждый удар. А ты его просто молотишь, как упрямого осла, который не хочет идти домой.

Он забрал у меня молот и повесил обратно на место среди остальных инструментов.

— Иди домой, повар. На сегодня довольно экспериментов. Кузнечное дело — это не только сила и ум, понимаешь? Это особое чутьё, внутреннее зрение. А оно у тебя пока крепко спит.

Я кивнул, хотя внутри всё ещё горело желание попробовать снова. Но кузнец был прав — металл требовал не только мускулов, но и души.

Я вернулся в «Очаг» и сразу понял — день пошёл наперекосяк с самого утра. А тут такая картина развернулась: Настя с Дарьей устроились за большим столом и заливались смехом, словно услышали самый смешной анекдот на свете. Они лепили что-то из теста, но больше походили на участниц мучной войны. Белая пыль покрывала всё вокруг — лица, волосы, пол, который я с утра до зеркального блеска доводил.

— О, наш герой вернулся! — Дарья просияла, будто увидела солнце после долгой зимы. На левой щеке у неё красовался белый мазок муки размером с монетку. — Ну что, покорил кузницу своим неотразимым обаянием?

— Почти покорил, — усмехнулся я, стряхивая чёрную угольную пыль с куртки. — Осталось совсем чуть-чуть.

— Ничего-ничего, — Настя подмигнула мне и ловко защипнула края очередного пирожка. — Зато ты уже покорил сердце одной дочери мясника. И это гораздо важнее!

Дарья вспыхнула ярче маков цвета. Схватила щепотку муки и с боевым кличем настоящей амазонки запустила в мою коварную сестру.

— Настя! Я тебе сейчас покажу, что значит болтать лишнее!

— А что показывать? — Настя увернулась с ловкостью циркачки и рассмеялась ещё громче. — Правда же колется! По твоим глазам видно!

— Да ладно вам, девчонки, — попытался я вклиниться в их перепалку, но поздно — они уже вошли в боевой азарт.

— Игорь, скажи ей что-нибудь! — Дарья схватила уже целую горсть муки, готовясь к решительной атаке. — Пусть не выдумывает всякую чепуху!

— Что сказать? Что ты красивая? — я пожал плечами. — Так это и без слов видно.

Дарья замерла с мукой в руках, словно время остановилось. А потом улыбнулась так, что у меня в груди что-то тепло ёкнуло.

— Ой, какой галантный кавалер! — захихикала Настя, хлопая в ладоши. — А теперь расскажи нам, что в кузнице-то случилось? По твоему кислому лицу видно — дела швах.

— Потом расскажу, — буркнул я и решительно прошёл на кухню. — Сначала плиту починю.

Неудача с клинком жгла самолюбие хуже раскалённого железа. Я отодвинул противни с недоделанными пирожками и принялся греметь инструментами. Старая плита давно требовала капитального ремонта — жар распределялся неравномерно, одна сторона блюда подгорала до угольков, другая оставалась почти сырой.

— Игорь, может, мы поможем? — на кухню заглянули девушки, всё ещё посмеиваясь над своими шутками.

— Лучшая помощь — не путаться под ногами, — пробурчал я, возясь с упрямым куском жести.

— Ну ты и грубиян несносный! — обиделась Дарья, надув губки. — Мы же из лучших побуждений!

— Да он всегда такой, когда что-то не получается, — вздохнула Настя со знанием дела. — Весь в себя уходит, как медведь в берлогу.

— И долго он так дуется? — спросила Дарья шёпотом, но я всё равно прекрасно слышал каждое слово.

— Пока не приготовит что-нибудь гениальное, — ответила Настя тоже шёпотом. — Тогда снова становится нормальным человеком.

— А мы что, по-твоему, не люди? — возмутилась Дарья, скрестив руки на груди.

— Для него сейчас — точно не очень, — хихикнула Настя, покачав головой.

Девушки обиженно фыркнули, подхватили свои злополучные пирожки и гордо удалились в зал, громко топая каблуками.

— Ну ты и дипломат отменный, — раздался с полки знакомый ехидный писк.

На мешке с мукой, словно на царском троне, восседал Рат. Усики у него довольно подёргивались от удовольствия.

— Что тебе надо, мудрец? — буркнул я, когда железная жестянка с оглушительным грохотом сорвалась и больно шлёпнулась мне на ногу.

— Учусь у лучших мастеров искусству общения с прекрасным полом, — ехидно пропищал крыс, поправляя усики. — Особенно впечатлило твоё «не путайтесь под ногами». Прямо Казанова какой-то!