В его глазах мелькнул страх, но тут же сменился диким азартом. Рейд! Настоящий! И ему доверяют ключевую роль! Он вытер руки о штаны и решительно кивнул, выпятив грудь.

– Понял. Веду бафф на урон огнём!

Фёдор подозвал его к горну. Неловко, смущаясь и подбирая самые простые слова, он начал объяснять, как работать мехами. Как по цвету пламени определять температуру, как плавно нагнетать воздух, чтобы жар был ровным и стабильным. Вениамин слушал, раскрыв рот. Он смотрел на отца, и я почти физически видел, как в его голове образ вечно ворчащего старика сменяется образом могущественного Мага Огня, который делится с ним древними, почти запретными секретами.

– Давай, – скомандовал Фёдор, закладывая в тлеющие угли массивную стальную заготовку. – Начинай потихоньку.

Вениамин с опаской взялся за длинный, отполированный тысячами рук деревянный рычаг мехов. Первые несколько качков были робкими, неуверенными. Пламя в горне лишь лениво колыхнулось.

– Сильнее! – рявкнул кузнец так, что с потолка посыпалась сажа. – Жар давай!

– Поддерживай максимальный бафф на урон огнём! – тут же перевёл я на понятный ему язык, подскочив сбоку и помогая парнишке по мере своих сил. – Жми на полную!

И парень понял. Он вцепился в рычаг обеими руками и начал работать им с такой бешеной энергией, будто от этого зависела судьба всего мира. Меха заскрипели, задышали полной грудью, и пламя в горне с оглушительным рёвом взметнулось почти до самого потолка. Оно было уже не жёлтым, а ослепительно‑белым, яростным. В кузнице мгновенно стало жарко, как в жерле вулкана.

В глазах Вениамина, широко распахнутых и восторженных, плясали отражения этого бушующего огня. Он смотрел на дело рук своих, на эту покорённую им стихию, и на его лице было такое выражение чистого, незамутнённого восторга, какого я не видел ни у одного ребёнка, получившего на день рождения самую желанную игрушку. Он не просто качал рычаг. Он управлял огнём. Он был нужен. Он был частью чего‑то большого и важного.

Фёдор, который уже занёс молот над раскалённой добела заготовкой, вдруг замер. Он на мгновение опустил руку и посмотрел на сына. Просто посмотрел. Долго, внимательно, и в этом взгляде больше не было ни разочарования, ни злости. Только чистое удивление. И что‑то ещё. Что‑то очень похожее на гордость.

Он молча кивнул сам себе, снова поднял молот, и по кузнице разнёсся оглушительный удар. Отец и сын впервые работали вместе. И, кажется, у них получалось.

Пятница в кузнице выдалась такой, какой я её ещё не видел. Обычно тут всё было чинно‑благородно: постукивает молот, шипит остывающее железо, Фёдор что‑то себе под нос бурчит. Но сегодня привычные звуки утонули в радостном гомоне. Мужиков набилось, как селёдок в бочку.

А посреди всего этого балагана, занимая почти всё место, стоял он. Наш «Царь‑Мангал».

Я, конечно, сам его проектировал, но вживую он выглядел ещё внушительнее. Это был не мангал, а какой‑то доисторический бронированный ящер. Огромный, сваренный из толстенных листов стали, он лоснился от масла и ещё не до конца остыл, распространяя вокруг себя живое, приятное тепло. Казалось, он не просто стоит, а дышит, готовится извергнуть из своей пасти не огонь, а потоки божественного аромата.

А все суровые, работящие мужики, соль земли зареченской, обступили нашего железного монстра. Они цокали языками, хлопали по его тёплым бокам мозолистыми ладонями и засыпали Фёдора вопросами.

– Фёдор, а вот эта заслонка на что? А тяга как, не сифонит?

– Гляди‑ка, и колёсики приварил! Умнó!

– А не поведёт его от такого жара? Сталь‑то толстенная!

Фёдор, мокрый, чумазый, с лицом, перепачканным сажей, но абсолютно счастливый, стоял в центре, как именинник. Он басил, отвечал на вопросы, отпускал шуточки и то и дело бросал гордые взгляды на сына. Вениамин, кстати, тоже был тут. И не в углу со своим смартфоном, как обычно, а рядом с отцом. Смущённый, но распираемый гордостью, он с важным видом протирал чистой тряпочкой ещё тёплую сталь. Он был частью этого. Он это заслужил.

– Ну что, повар… ты сдюжил, – Фёдор подошёл ко мне и так хлопнул по плечу, что у меня, кажется, треснула лопатка. На моей белоснежной рубашке, которую я специально надел для похода в управу, теперь красовался жирный чёрный отпечаток его пятерни. Но в тот момент мне было совершенно на это плевать.

– Мы, – твёрдо поправил я его, глядя прямо в уставшие, но сияющие глаза кузнеца.

Степан, обойдя нашего монстра со всех сторон и даже сунув свою любопытную голову в топку, издал рёв, похожий на рык довольного медведя.

– Ну и зверюга! Настоящий железный бык! Фёдор, Игорь, моё почтение! Такое дело надо срочно обмыть!

Толпа согласно и радостно загудела. Кто‑то из плотников уже деловито извлекал из‑под верстака огромную бутыль с мутной жидкостью, которую здесь уважительно именовали самогоном.

Я поднял руку, призывая всех к порядку.

– Мужики, я бы с превеликим удовольствием! – искренне сказал я, глядя на их раскрасневшиеся лица. – Но работа ещё не закончена. Это только половина дела. Даже меньше.

Они уставились на меня с непониманием. Как это – не закончена? Вот же он, красавец, стоит, пышет жаром. Чего ещё надо‑то?

– Этого зверя ещё укротить надо, – терпеливо пояснил я, как детям. – Завтра с утра у нас пробный запуск. Тест‑драйв, так сказать. Нужно понять, как он держит жар, где у него слабые места, сколько угля жрёт. А в воскресенье – уже генеральное сражение.

Я ещё немного постоял, пожимая их твёрдые, как камень, руки, принимая поздравления и отвечая на вопросы. Но я чувствовал, что на этом празднике жизни я немного лишний. Это был их триумф. Триумф Фёдора, который создал этот шедевр. Триумф Вениамина, который впервые в жизни сделал что‑то по‑настоящему важное своими руками. Триумф всех этих мужиков, которые видели в этом мангале не просто железку, а воплощение силы и гордости своего брата‑ремесленника.

– Ладно, мужики, я побежал, – извинившись, сказал я. – Дел по горло.

Я буквально вынырнул из этой шумной, весёлой, пахнущей потом и самогоном толпы и быстро зашагал прочь. Я оставил их праздновать. Оставил Фёдора в лучах заслуженной славы. Он это заслужил, как никто другой.

Я брёл по улице, и мир вокруг слегка покачивался. Ноги двигались на автомате, словно не мои, а в голове стоял монотонный гул, будто кузница Фёдора переехала прямо мне в череп. Чувствовал я себя выжатым, как старая тряпка, которой три дня мыли палубу. Но расслабляться было рано – впереди ждал мой собственный маленький фронт, трактир «Очаг». Надо было проверить, как там Настя и остальные, всё ли готово к завтрашнему сумасшедшему дню, да и просто, чёрт побери, выпить чашку нормального, не казённого чая.

Ещё на подходе к трактиру я почувствовал неладное. Знаете, такое шестое чувство, которое орёт тебе в ухо: «Сейчас будет что‑то интересное!». Дверь была приоткрыта, а изнутри – ни звука. Ни привычного звяканья посуды, ни бормотания Насти под нос. Только мёртвая, какая‑то даже обиженная тишина. Я нахмурился и толкнул дверь плечом.

Картина, представшая передо мной, заставила бы самого смелого авангардиста заплакать от зависти. Название для неё подошло бы что‑то вроде «Кровавый закат на кухне» или «Восстание кухонной техники».

Вся наша крохотная, но ещё утром сиявшая чистотой кухня была… красной. Ярко‑красной. Стены, потолок, новенькие шкафчики, пол – всё было щедро забрызгано чем‑то томатным. Повсюду висели ошмётки помидорной кожицы, а в воздухе висел густой, почти осязаемый запах печёных томатов и горелого пластика.

А в эпицентре этого безобразия, словно памятник павшему воину, застыл Вовчик. Он был красный с ног до головы. Рыжие волосы, веснушчатое лицо, белоснежный фартук – всё было покрыто слоем томатной жижи. В одной руке он мёртвой хваткой сжимал крышку от блендера, в другой – сам несчастный аппарат, из которого вился тонкий, сизый дымок. На лице парня застыло выражение такого вселенского ужаса, какое бывает только у ребёнка, который не просто разбил мамину вазу, а сделал это фамильным мечом прадеда. Рядом, прислонившись к стене и беззвучно сотрясаясь, стояла Настя. Она зажимала рот рукой, но её плечи ходили ходуном.