Он был густым, гладким и такого ярко‑зелёного цвета, что казался ненастоящим. Словно кто‑то выжал в тарелку всю весеннюю траву. Я сварил его на бульоне, который томился на плите почти полдня, и добавил туда целый ворох трав от Вероники. Не тех, что должны были чистить или ставить защиту. А тех, что умели показывать правду. Они обостряли всё, что было в человеке, и вытаскивали наружу то, что он пытался спрятать даже от самого себя. Я не до конца понимал, как это работает с точки зрения магии, но как повар и немного психолог, я всё рассчитал. Я не собирался её травить. Зачем? Слишком грубо. Мой соус был хитрее.

Когда я поднял крышку, по залу пролетел тихий, восхищённый вздох. Аромат был сложным, он раскрывался не сразу. Сначала ударил в нос запах жареного мяса, а следом накатила вторая волна: свежесть, как будто после грозы в горах, лёгкий холодок мяты и едва заметная горчинка, как от диких цветов.

– Прошу, – сказал я, стараясь, чтобы улыбка не выглядела слишком уж самодовольной.

Даша и Вовчик двигались как единый механизм, без лишних слов и суеты. Их лица были совершенно бесстрастны, словно они подавали обычный суп, а не моё главное оружие. Они молча разнесли тарелки гостям. Последнюю, для Фатимы, я взял сам. Я подошёл к её столу и с лёгким поклоном поставил блюдо перед ней.

– Специально для вас, Фатима‑ханум, – тихо сказал я, чтобы слышала только она. – Надеюсь, вам понравится «Вкус правды».

Она одарила меня таким ледяным и надменным взглядом, что я почти услышал, о чём она думает: «Твои дешёвые фокусы меня не впечатлят, мальчишка».

Первые пару минут в зале было тихо, только вилки и ножи тихонько стучали о тарелки. А потом началось.

– Божественно! – громче всех воскликнул градоначальник, промокая пухлые губы салфеткой. – Игорь, голубчик, это просто невероятно! Вкус такой… чистый! Словно горный ручей пьёшь!

– Действительно, – неожиданно поддержал его барон Земитский. – Очень… любопытное сочетание.

Гости наперебой хвалили блюдо. Я видел, как они наслаждаются. Для них, людей с более‑менее чистой совестью, мой соус был просто чем‑то новым и восхитительным. Он делал вкус мяса ярче, заставлял их чувствовать каждую мелочь. Для них это был просто очень хороший ужин.

Но я смотрел не на них. Я смотрел на Фатиму.

Она держалась как королева на приёме. Медленно, с лёгкой ленцой, отрезала крошечный кусочек мяса, аккуратно обмакнула его в зелёный соус и отправила в рот. Она жевала не спеша, с видом строгого критика, который вот‑вот вынесет свой снисходительный вердикт.

И тут её лицо дрогнуло.

Это было почти незаметно, но я‑то не сводил с неё глаз. Сначала её глаза чуть расширились. Потом на лице промелькнуло недоумение. Она замерла, перестав жевать. Её взгляд вдруг стал пустым, как будто она смотрела сквозь стену.

Я знал, что она чувствует. Я сам пробовал этот соус. На меня он подействовал как чашка очень крепкого кофе – прояснил мысли и взбодрил. Но в ней, полной застарелой злобы и ненависти, он сработал по‑другому. Словно она раскусила что‑то гнилое, спрятанное внутри самого вкусного куска. Её собственная желчь, усиленная травами, начала обжигать её изнутри.

Она судорожно сглотнула. Потом ещё раз. Её рука, державшая вилку, дрогнула и замерла. Она резко опустила приборы на тарелку. Они звякнули так громко, что несколько гостей обернулись.

– Что‑то не так, Фатима‑ханум? – с приторной вежливостью поинтересовалась жена барона. – Вам не по вкусу?

Фатима попыталась изобразить улыбку, но получился жуткий, перекошенный оскал.

– Нет‑нет, что вы… Просто… – она вдруг замолчала и схватилась рукой за горло, словно ей не хватало воздуха.

И тут все увидели то, что до этого замечал только я. По её шее, от дорогого ожерелья к подбородку, поползли уродливые красные пятна, похожие на ожоги от крапивы. Они проступали на белой коже, как чернила на промокшей бумаге, выдавая ту бурю, что творилась у неё внутри.

– Жалкий щенок! – неожиданно воскликнула она, отчего некоторые из гостей вздрогнули. Фатима же прожигала меня столь ненавистным взглядом, что любой мы на моём месте уже сбежал на кухню и забился в угол. Любой, но не я. – Думаешь, что можешь меня унижать⁈ Меня⁈ – она обвела присутствующих взглядом, указав практически на каждого пальцем. – Да все здесь, слышишь, мелкий ублюдок! Все здесь пляшут под мою дудку! Я власть в этом городе! Я! И никто не встанет у меня на пути! Не ты, не кто‑то из этой грязи! – ещё один тычок в сторону гостей. – Вы… вы…

Она начала задыхаться. Не сильно, но её плечи заходили ходуном. Ненависть и желчь, что она сейчас выплеснула на меня и других, исчезла. Фатима перевела на меня недоумённый взгляд, и лишь через несколько секунд до неё дошло…

Паника в её глазах стала совершенно явной. Она больше не могла её прятать. Маска треснула и рассыпалась на глазах у всей городской элиты.

– Прошу прощения, – прохрипела она, с трудом поднимаясь. Её стул с грохотом отъехал назад. – У меня… у меня неотложные дела.

Она бросила на меня один‑единственный взгляд, полный такой лютой, бессильной ненависти, что если бы взглядом можно было убивать, я бы уже лежал на полу.

И она побежала. Не пошла, а именно побежала к выходу. Шатаясь, цепляясь за спинки стульев, она почти бегом вылетела из зала, оставив за собой шлейф дорогих духов.

В зале стало мертвенно тихо. Все смотрели на пустой стул, на одинокую тарелку с почти нетронутым блюдом, на дверь, в которой только что скрылась самая могущественная женщина города. Никаких доказательств. Никаких обвинений. Но все всё поняли. Каждый из них был достаточно умён, чтобы сложить два и два.

Я дал этой тишине повисеть с минуту. Насладился ей.

А потом, как ни в чём не бывало, я взял с сервировочного столика щипцы для мяса и подошёл к столу, за которым сидели чиновники.

Я обвёл их своим самым радушным взглядом и с вежливой улыбкой спросил:

– Не желаете ли добавки, господа? Ягнёнок сегодня особенно удался.

Тишина, повисшая в зале после позорного бегства Фатимы, была почти осязаемой. Густой, тяжёлой, как будто воздух внезапно загустел. Никто не смел даже вилкой звякнуть. Вся эта напудренная, разодетая в шелка и бархат элита Зареченска молча переводила взгляды с пустого стула, где только что сидела «жертва», на меня, а с меня – на одинокую тарелку с почти нетронутым ягнёнком. Это было то самое неловкое молчание, когда только что произошло что‑то по‑настоящему скверное, и все делают вид, что они тут ни при чём.

Я дал им пару минут. Пусть посидят в этой тишине, пусть переварят увиденное. Пусть картинка разъярённой, потерявшей лицо купчихи как следует отпечатается у них в памяти. В моей прошлой жизни я давно понял: иногда, чтобы победить, нужно просто вовремя замолчать и позволить противнику самому себя уничтожить.

А потом, когда пауза стала уже совсем неприличной, я сделал свой ход. Все взгляды тут же впились в меня. Спокойно, без лишней суеты, я подошёл к столу, за которым сидела старая ведьма, и взял её тарелку. Мясо на ней уже почти остыло, а ярко‑зелёный соус начал подсыхать по краям, образуя тёмную каёмку. С этой тарелкой в руках я направился прямиком к главному столу, где сидели самые важные фигуры этого города: барон Земитский и наш пухлый градоначальник Белостоцкий.

Недалеко от них стоял сержант Петров с несколькими подчиненными.

Я поставил тарелку на стол и подозвав сержанта показал на тарелку.

Господин сержант, – мой голос прозвучал ровно и достаточно громко, чтобы его услышали в каждом углу зала. – Я прошу вас об услуге.

Петров медленно поднял на меня свои усталые глаза. Его усы дёрнулись. Он был старым лисом и прекрасно понимал, что сейчас начнётся вторая часть представления.

– Во избежание любых кривотолков, слухов и возможных обвинений в мой адрес, – я сделал небольшую паузу, обводя взглядом затихших гостей, – я прошу вас официально изъять это блюдо. И отправить его на самую тщательную, самую дотошную экспертизу, какую только можно провести в нашей великой империи.