Это была грязная, сумбурная возня. В какой‑то момент он вырвался, отшатнулся назад, тяжело дыша. И я увидел, как в его руке что‑то блеснуло.

Да чтоб тебя, нож!

Я не успел среагировать. Не успел даже подумать.

Он с диким воплем снова кинулся вперёд. Я почувствовал сильный, резкий толчок в живот. Один, второй, третий… Сначала даже не боль, а просто какое‑то тупое удивление. Потом по телу разлился обжигающий холод, а за ним пришла острая, режущая боль, от которой перехватило дыхание.

Я опустил глаза. Из моего живота торчала деревянная рукоятка ножа. Белая рубашка под ней стремительно темнела, намокая. Ноги стали ватными, подкосились. Я начал падать, медленно, как в дурном сне, цепляясь пальцами за край стола.

Мир сузился до одной точки. Я видел перекошенное от смеси ужаса и триумфа лицо Мурата, который смотрел на то, что наделал. А потом, уже заваливаясь на пол, боковым зрением я заметил движение под соседним столом.

Два крошечных, но очень ярких зелёных огонька. Глаза Рата. Они горели в полумраке, как два изумруда. Крыс тихонько сидел в укрытии. В его крошечных передних лапках было что‑то зажато. Маленький, сморщенный зелёный листик. Подарок Травки.

А потом наступила темнота…

Первым, что я услышал, был писк прибора. Ровный, монотонный, безразличный. Пик… пик… пик… Слишком уж уверенный для человека, который отчётливо помнил, как ему в живот по самую рукоятку всадили нож.

Я ждал боли. Но вместо неё в животе, прямо там, где было ранение, растекалось странное, почти приятное тепло. Будто кто‑то приложил не лёд, а тёплую грелку. Я мысленно прислушался к себе. Ничего. Ни паники, ни боли. Только это спокойное тепло и дикая усталость во всём теле. Я осторожно пошевелил пальцами. Слушаются. Уже хорошо.

С огромным трудом я разлепил веки. Белый потолок с трещинами, похожими на карту какой‑то неизвестной страны. Я медленно, боясь, что голова отвалится, повернул её. В неудобном казённом кресле, свернувшись калачиком, спала Настя. Её волосы растрепались, под огромными серыми глазами залегли тёмные круги, а пижама с дурацкими совами, в которой она, видимо, выбежала из дома, смотрелась здесь до слёз трогательно. Даже во сне она мёртвой хваткой вцепилась в край моей кровати, словно боялась, что я уплыву, растворюсь в этом больничном запахе.

Я попробовал кашлянуть, чтобы её позвать, но из горла вырвался только слабый, похожий на кошачий хрип. Но этого хватило.

Настя дёрнулась, её голова резко вскинулась. Сонные глаза сфокусировались на мне. Секунду она просто смотрела, не веря. А потом её лицо скривилось, и из груди вырвался какой‑то странный звук – полувсхлип, полустон облегчения.

– Игорь! Ты очнулся! Игорёша!

Она подлетела к кровати, но замерла в паре сантиметров, боясь дотронуться. Слёзы просто хлынули из её глаз, она даже не пыталась их вытирать.

– Я так боялась… Господи, я так боялась… – шептала она, захлёбываясь словами. – Его поймали! Сразу же! Представляешь? Камера… та самая, которую ты на кухне поставил, она всё записала! Как он ворвался, как… как…

Она не смогла договорить, снова всхлипнула, зажав рот ладошкой. Я молча смотрел на неё, давая выплеснуть всё, что накопилось. В моей башке уже вовсю крутились мысли, анализируя информацию. Камера. Это козырной туз.

– А врачи… – Настя сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – Они ничего не понимают! Они в шоке! Говорят, это просто чудо! Что с такими ранами и потерей крови… ты должен был… ну… ты понимаешь. Но ты жив! И у тебя всё заживает, как на собаке, нет, ещё быстрее! Они утром делали перевязку, так там… – она понизила голос до шёпота, – там почти ничего нет! Швы на месте, конечно, но под ними всё почти затянулось! Говорят, регенерация какая‑то звериная! Словно ты не человек, а… злыдень какой‑то.

Она произнесла это со смесью суеверного ужаса и восхищения.

Я криво усмехнулся. Чудо. Регенерация. Ну да, для них – чудо. А для меня – вполне конкретное воспоминание. Я помнил, как перед тем, как отключиться, во тьме блестели глаза Рата. Но это был магический изумрудный блеск. А в лапках он сжимал тот самый листик, что подарила мне лесная чаровница. Рат сунул этот листик мне в рот. Я помнил его горьковато‑пряный вкус и волну того самого тепла, что до сих пор грело меня изнутри. Я выжил не только благодаря местной медицине (не будем отрицать того, что их помощь тоже бесценна). Но также благодаря лесной магии, о которой здесь, похоже, мало кто догадывался. Странно, мир‑то магический…

Легенда, которую можно и нужно использовать, – отстранённо подумал я. – Повар, которого хранят высшие силы. Звучит неплохо. Гораздо лучше, чем просто везучий дурак.

Я медленно поднял руку – она двигалась, хоть и лениво – и коснулся Настиной щеки, смахивая слезу.

– Тише, Настюш. Всё хорошо, – мой голос был хриплым, но ровным. – Я же тебе говорил, что мы прорвёмся.

Рассказывать ей про лесных духов я не собирался. Зачем? Это моя тайна. Моё новое, неожиданное оружие в этом странном мире. Пусть для всех, включая сестру, это останется чудом. Так даже лучше. Люди любят чудеса. И немного боятся тех, с кем они происходят.

– Мурат… что с ним? – спросил я, переводя тему.

– Сидит, – зло выплюнула Настя, и в её серых глазах на миг сверкнула сталь. – Сержант Петров лично его оформлял. Говорит, запись с камеры – это стопроцентное дело. Покушение на убийство. Ему теперь долго небо в клеточку разглядывать. Весь город гудит! Все на нашей стороне, Игорь! Все!

Я кивнул, закрывая глаза. Город на нашей стороне. Алиев в клетке. А я сам – живой, почти невредимый и с новой, пугающей способностью к заживлению (или это разовая акция?). Ситуация из полной задницы превратилась в… интересную. Очень интересную.

– Хорошо, – прошептал я. – Это очень хорошо. А теперь дай мне поспать, сестрёнка. Мне нужно набраться сил. У нас впереди много работы.

Настя, всё ещё всхлипывая, но уже от счастья, кивнула и снова опустилась в кресло, не выпуская моей руки. Она смотрела на моё умиротворённое лицо и видела чудо.

А я, проваливаясь в целительный сон, уже набрасывал в уме план. Арест Мурата – это не конец войны. Это лишь выигранное сражение. И теперь, когда в моём арсенале появилось не только знание о специях, но и маленькая, пахнущая лесом тайна, игра выходила на совершенно новый уровень.

Только я начал проваливаться в дремоту, и Настя, кажется, тоже задремала в кресле под монотонный писк больничного аппарата, как нашу тишину просто разнесло в клочья.

Дверь распахнулась с таким грохотом, будто её вышибли ногой. Она со всей дури впечаталась в стену, и на пороге застыли две фигуры. Тяжело дыша, раскрасневшиеся, словно бежали кросс от самой рыночной площади, стояли Даша и Вовчик. Вид у них был такой, будто на их глазах злыдень сожрал градоначальника.

– Шеф!

Первым опомнился Вовчик. Он метнулся к моей кровати, но замер в шаге, боясь подойти.

– Мы как только услышали… – начал он, с трудом ловя ртом воздух.

– … сразу сюда! – тут же перебила его Даша. Она бесцеремонно отпихнула Вовчика плечом и встала у изголовья. Её зелёные глаза горели почти безумным огнём. – Игорь, как ты? Врачи сказали…

– … что это просто чудо! – снова влез Вовчик, протискиваясь обратно. – Рана жуткая, а ты уже… уже почти как новенький!

– А ему сильно больно?.. – пискнул он, теперь уже глядя на Настю, которая спросонья испуганно моргала.

– Вова, не мели ерунды! – шикнула на него Даша, но беззлобно, скорее от переизбытка чувств. – Конечно, больно! Игорь, тебе принести чего‑нибудь? Может, бульон? Я сама сварю, настоящий, куриный! Не эту их больничную баланду! Я мигом, честное слово!

– И я! Я помогу! – поддакнул Вовчик.

Они тараторили без остановки, перебивая друг друга и размахивая руками. Вокруг них закрутился такой маленький ураган, что мне показалось, будто кардиомонитор сейчас запищит быстрее просто из солидарности. Их беспокойство было таким неподдельным, таким искренним и по‑детски трогательным, что я невольно улыбнулся. Поймал взгляд Насти – в её глазах тоже плясали смешинки.