– Д‑да, шеф! – наконец прохрипел он, и это простое слово «шеф» прозвучало в его исполнении с таким придыханием, что я невольно поморщился.

Я показал на небольшую подсобку (в том числе и кладовая, но так‑то да, надо будет задуматься о полноценном расширение, ведь людей на кухне становится всё больше), где висел запасной комплект униформы, и велел привести себя в порядок.

Оставшись на секунду один в своём сияющем чистотой царстве нержавеющей стали, я устало прислонился к прохладной столешнице. Да уж, Арсений. Докатился. Из гениального московского шеф‑повара, которого боялись и уважали, ты превратился в местного идола для восторженных подростков.

– Поздравляю, шеф, – раздался ехидный писклявый голосок из‑под стеллажа с крупами. – Похоже, ты тут не ресторан открываешь, а самую настоящую секту имени святой сковородки и божественного бульона.

Из‑за мешка с мукой показалась наглая серая морда Рата. Он деловито пошевелил усами и смерил меня своими маленькими глазками, в которых плясали искорки насмешки.

– Ещё парочка таких адептов, и они начнут приносить тебе жертвы. Очень надеюсь, что в виде лучших сортов сыра, а не какой‑нибудь бесполезной чепухи.

– Заткнись, философ, – беззлобно пробормотал я, потирая виски, которые начинали гудеть.

– А что? Я дело говорю, – не унималась крыса, выбираясь из своего укрытия. – Этот твой новый… подмастерье… как он на тебя смотрит! Мне кажется в своем рвении он либо попытается повторить твой самый сложный трюк с ножом и спалит тебе всю кухню дотла, либо начнёт записывать каждое твоё слово в священную книгу «Заветы Шефа».

Я мысленно усмехнулся. В кои‑то веки этот говорящий грызун был абсолютно прав. Восторженный, слепо преданный ученик – это, конечно, хорошо. Это идеальный пластилин, из которого можно вылепить всё что угодно. Но это и огромная, просто колоссальная ответственность. Такой фанатизм мог быть как бесценным активом, так и бомбой замедленного действия. Одно дело – Даша, у которой за всем её энтузиазмом отчётливо проглядывал здравый смысл и сильный характер. И совсем другое – этот мальчишка, готовый, кажется, исполнять любой мой приказ.

Ладно, разберёмся. В конце концов, я когда‑то управлял кухней, на которой одновременно работало тридцать человек, и каждый второй из них был с гонором, характером и непомерным эго. Уж с одним влюблённым в кулинарию подростком я как‑нибудь справлюсь. Наверное…

Разгар рабочего дня превратил мою кухню в подобие муравейника, который хорошо разворошили. Всё двигалось, жужжало, суетилось, и я, как главный надсмотрщик, пытался направить этот хаос в продуктивное русло. Удивительно, но этот разношерстный оркестр под моим руководством даже начал выдавать не какофонию, а нечто похожее на музыку.

Даша оказалась настоящим сокровищем. Её утренний щенячий восторг улетучился, сменившись ледяной, деловитой сосредоточенностью. Она больше не порхала по кухне, как бабочка, а двигалась с экономной и выверенной точностью опытного бойца. Нож в её руке стал продолжением пальцев, а движения – резкими и безошибочными. Она впитывала мои замечания на лету, и я уже мог без страха доверить ей нарезку овощей или подготовку заготовок, не опасаясь за её пальцы. В её зелёных глазах больше не плескалось девичье обожание, его сменило глубокое, почтительное уважение к делу. Это не могло не радовать.

А вот Вовчик… Вовчик был ходячей катастрофой. Если Даша была моим главным активом, то этот паренёк пока числился в пассивах. Он так отчаянно, до скрипа в зубах, хотел быть полезным, что от одного его вида хотелось похлопать по плечу и отправить домой от греха подальше. Каждое моё слово он ловил с благоговением, и тут же бросался исполнять, сшибая углы, роняя кастрюли и спотыкаясь о собственные ноги.

– Вовчик, нужна большая миска, – бросал я ему.

– Да, шеф! Секунду, шеф! – отвечал он, срываясь с места с таким рвением, будто от этой миски зависела судьба мира. Через мгновение раздавался грохот – это он врезался в стеллаж, и батарея кастрюль на его полках опасно качнулась.

– Вовчик, промой зелень.

– Уже лечу, шеф! – и вот уже половина пола у раковины залита водой, а сам он, по локоть в мыльной пене, с ужасом смотрит, как последний пучок укропа уплывает в сливное отверстие.

Настя и Даша, которые работали в зале, но время от времени заглядывали на кухню, уже не могли сдерживать смех, пряча улыбки. Я же сохранял каменное лицо, хотя внутри меня старый добрый Арсений Вольский уже рвал и метал. Тот Арсений вышвырнул бы этого недотёпу на улицу в первую же минуту. Но я не желал подводить Наталью Ташенко, к тому же выбора пока не было.

Наконец, я придумал для него задачу, которая казалась мне абсолютно безопасной.

– Вовчик, – подозвал я его, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Подойди сюда. Видишь эту корзину?

Он проследил за моим пальцем. У стены стояла огромная плетёная корзина, целая гора золотистого, крепкого лука.

– Вижу, шеф!

– Отлично. Мне нужно, чтобы ты весь этот лук почистил. А потом нарезал. Мелким‑мелким кубиком. Это заготовка для соусов на несколько дней. Задача ясна?

– Так точно, шеф! – гаркнул он с энтузиазмом солдата, получившего приказ взять Рейхстаг.

Он вооружился ножом, притащил самую большую разделочную доску и с видом мученика, восходящего на эшафот, принялся за работу. Первые пару луковиц он одолел. Медленно, криво, но одолел. А потом, видимо, решил, что настало время показать класс. Он украдкой бросил на меня взгляд, увидел, как я, почти не глядя, виртуозно шинкую морковь, и в его глазах вспыхнул нездоровый азарт. Он решил, что тоже так может.

Это была ошибка. Катастрофическая ошибка. Он попытался сымитировать мою скорость, но без поставленной техники это напоминало припадок. Нож бешено плясал в его руке, лезвие то и дело соскальзывало, чудом не срезая подушечки пальцев. Чтобы лучше видеть, что он там кромсает, Вовчик склонился над доской так низко, что его нос почти уткнулся в луковицу. И тут коварный овощ нанёс ответный удар.

Едкие, безжалостные луковые фитонциды ударили ему прямо в глаза. Сначала он зажмурился. Потом из глаз хлынули слёзы. Не слёзы даже – настоящие водопады. Он отчаянно замотал головой, пытаясь проморгаться, но сделал только хуже. Через несколько секунд мир перед его глазами превратился в одно расплывчатое акварельное пятно.

– Шеф… я… я не могу… – прохрипел он, пытаясь вытереть глаза тыльной стороной ладони, чем только усугубил ситуацию, размазав едкий сок по всему лицу.

Слепой, потерявший ориентацию в пространстве, он сделал шаг назад, зацепился за ножку табурета и с оглушительным звоном уронил на кафельный пол большую металлическую миску. Та самая миска, в которую он с таким трудом накромсал свою первую горстку лука. Золотистые кубики разлетелись по всей кухне, словно шрапнель.

Наступила мёртвая тишина. Её нарушали только два звука: мирное шипение масла на моей сковороде и отчаянные, громкие всхлипы Вовчика, который стоял посреди кухни и рыдал в голос, как обиженный трёхлетний ребёнок.

В дверном проёме показались любопытные головы Насти и Даши. Увидев эту душераздирающую сцену – ревущего в три ручья парня и усыпанный луком пол, – они прижали ладони ко рту, давясь беззвучным смехом.

Я тяжело вздохнул. Всё. Моё ангельское терпение лопнуло. Но кричать и ругаться было бессмысленно. Я молча выключил плиту, подошёл к раковине, взял чистое вафельное полотенце, намочил его ледяной водой и подошёл к своему горе‑ученику.

– На, – я сунул ему в руки полотенце. – Приложи к глазам и дыши через него. Станет легче.

Он послушно схватил влажную ткань и уткнулся в неё лицом. Его плечи сотрясались от рыданий.

Я не стал его отчитывать. Не стал даже комментировать рассыпанный лук. Вместо этого я взял другой нож и одну из луковиц.

– Смотри сюда, – спокойно сказал я. – И запоминай. Ты всё делаешь не так.