Я встал рядом с ним, показывая, как надо стоять – руки расслаблены, спина прямая, чтобы не затекала через час.

– Нож – это не топор. Не надо вцепляться в него, как в спасательный круг. Держи уверенно, но без лишнего напряжения. А левая рука, – я согнул пальцы в «кошачью лапу», подставив под лезвие согнутые костяшки, – она твой главный инструмент безопасности. Лезвие скользит по костяшкам, как по направляющим. И ты никогда, слышишь, никогда не порежешься.

Я начал резать. Медленно, чётко, с преувеличенной демонстрацией каждого движения. Вжик‑вжик‑вжик – нож ходил вверх‑вниз в едином, убаюкивающем ритме.

– Скорость – это побочный эффект правильной техники, – произнёс я, не отрываясь от дела. – Она придёт сама, когда набьёшь руку. Сейчас главное – это ритм и безопасность. Найди свой темп. Успокойся. Не борись с луком. Он не виноват, что заставляет тебя плакать. Такова его природа. Уважай её и работай с ней.

Я закончил и отодвинул от себя аккуратную горку идеально ровных, полупрозрачных кубиков. Вовчик смотрел на меня, опустив своё мокрое полотенце. В его красных, опухших глазах больше не было слепого щенячьего восторга. Там появилось что‑то новое. Осознание. Он ждал крика, унижения, увольнения. А получил спокойный и профессиональный мастер‑класс. Для него это, кажется, стало настоящим шоком.

– Я… я понял, шеф, – тихо сказал он, и в его голосе уже не было истеричных ноток.

– Вот и славно, – кивнул я, возвращаясь к своей плите. – А теперь убери этот лук с пола. Весь, до последнего кусочка. И начинай заново. Корзина большая, а ужин сам себя не приготовит.

Он молча кивнул, нашёл совок со щёткой и, уже без лишней суеты и показухи, принялся за уборку. Кажется, боевое крещение луком было пройдено. Возможно, из этого парня и вправду ещё выйдет толк. Если он переживёт эту корзину.

Вечер рухнул на Зареченск всей своей тяжестью, придавив сонные улицы прохладной синей дымкой. Последний посетитель отвалился от столика и покинул наш «Очаг» минут пятнадцать назад. Колокольчик над дверью брякнул в последний раз за сегодня, и в заведении повисла тишина.

В зале, приглушённо переговариваясь, возились Настя и Вовчик. Моя сестрёнка, хоть и вымоталась, порхала между столами привычной ласточкой, а вот бедный Вовчик напоминал утопленника. Он едва волочил ноги, его плечи ссутулились, а энтузиазм, с которым он утром рвался в бой, кажется, окончательно утонул в ведре с грязной водой. Он был похож на выжатый до последней капли лимон, но когда его взгляд цеплялся за меня, в нём всё ещё тлел тот самый фанатичный огонёк. Правда, теперь к обожанию примешивалось глубокое, выстраданное за день уважение. Что ж, тоже неплохо.

На кухне остались только мы с Дашей. Мы двигались в молчаливом, слаженном танце, заканчивая последние приготовления к завтрашнему дню. Протирали до блеска столы, убирали по ножнам и ящикам инструменты, расставляли по полкам стопки чистой, ещё тёплой посуды.

Работать с ней было поразительно легко. Она словно читала мои мысли, предугадывая каждое движение. Я тянулся за полотенцем – оно уже лежало в её руке. Я поворачивался к раковине – она уже открывала кран. Казалось, мы не первый день знакомы, а сработались за долгие годы.

Когда последний нож нашёл своё место в подставке, а последняя столешница засияла, отражая одинокую лампу, я позволил себе выдохнуть. Я прислонился к прохладному металлу стола и устало прикрыл глаза. Вот оно. Это особенное чувство. Послевкусие тяжёлого, но чертовски продуктивного дня. Ни с чем не сравнимое ощущение выполненного долга.

– Ну что, шеф‑повар?

Голос раздался так близко, прямо над ухом, что я вздрогнул и едва не подпрыгнул на месте. Это была Даша. Но её голос… он стал другим. Куда‑то испарилась вся дневная деловитость и сосредоточенность. Теперь он звучал низко, с какой‑то ленивой, бархатной хрипотцой.

С мурлыкающими нотками, от которых по спине пробежал холодок. Я открыл глаза и медленно повернул голову. Она стояла совсем рядом, заглядывая мне через плечо с хитрой, дразнящей улыбкой.

– Не жалеешь, что взял меня на работу? – промурлыкала она, и этот звук заставил табун мурашек пробежаться по моей коже. – Я ведь могу быть очень… полезной.

С этими словами она медленно, демонстративно медленно, провела кончиком пальца по моему плечу, будто смахивая невидимую пылинку. Движение было лёгким, почти невесомым, но ощутимым до дрожи.

В этот самый момент мой мозг, мозг гениального, язвительного и привыкшего к женскому вниманию Арсения Вольского, сработал как швейцарские часы. Он мгновенно проанализировал ситуацию: «Флирт. Уровень: базовый. Техника: „Случайное прикосновение“ подвид „Заботливая помощница“. Цель – сокращение дистанции, проверка реакции объекта. Эффективность: высокая на уставшем субъекте». Я видел подобное сотни раз. В дорогих ресторанах, на шумных банкетах, в гримёрках телестудий. Меня таким было не пронять. Я был скалой.

Но тело… это чужое, молодое, двадцатидвухлетнее, кишащее гормонами тело Игоря Белославова отреагировало совершенно иначе. Оно меня подло, гнусно предало. Сердце, до этого мерно и устало стучавшее в груди, вдруг споткнулось, пропустило удар и тут же сорвалось в галоп, забившись о рёбра, как пойманная птица. В том месте, где её палец коснулся моей рубашки, кожу обожгло внезапным жаром, словно к ней приложили раскалённый уголёк, и этот жар начал стремительно расползаться по венам.

Какого чёрта⁈ – мысленно взвыл я. Я резко развернулся, уже приготовив холодную, уничтожающую фразу, чтобы поставить её на место, отчитать за фамильярность, но все слова комом застряли в горле.

Она стояла слишком близко. Неприлично, вызывающе близко. Я мог разглядеть каждую золотистую искорку в её зелёных, как лесная чаща после дождя, глазах. В них плясали хитрые, смеющиеся чертята. Её губы, чуть приоткрытые, застыли в дразнящей полуулыбке. От неё пахло чем‑то сладким, пряным и немного горьким – это был невероятный коктейль из ароматов нашей кухни и её собственных духов, терпких и волнующих.

И я смутился. Я вдруг почувствовал, как кровь горячей волной приливает к щекам. Это было настолько новое, настолько чуждое и незнакомое мне чувство, что я на мгновение потерял дар речи, превратившись в столб.

Это тело живёт своей собственной, отдельной жизнью, – в панике пронеслось в голове. – Оно совершенно не слушается приказов! Бунт на корабле!

– Я… э‑э‑э… ты… – Я попытался что‑то сказать, но из меня вырвалось лишь какое‑то жалкое, неловкое мычание. Я чувствовал себя не гениальным шефом, а прыщавым девятиклассником, которого самая красивая девочка в школе позвала на медленный танец.

Даша, увидев мой ошарашенный вид и, без сомнения, заметив предательский румянец, заливший моё лицо до самых ушей, осталась в высшей степени довольна произведённым эффектом. Её улыбка стала шире, обнажая ровные белые зубы, и она рассмеялась. Не громко, но звонко и заливисто, словно кто‑то рассыпал по кухне горсть серебряных колокольчиков.

– Ладно, шеф, отдыхай! – весело бросила она, грациозно отступая на шаг. – Завтра будет новый день! И новые подвиги!

Она подмигнула мне на прощание и, легко развернувшись, выпорхнула в зал, где уже натягивал куртку Вовчик. Настя решила прогуляться с ними, проводить подругу.

Я остался один посреди своей идеальной, сияющей чистотой кухни, чувствуя себя полным, абсолютным, законченным идиотом. Я ещё несколько секунд тупо смотрел ей вслед, потом провёл рукой по лицу, которое всё ещё пылало.

Когда затихли последние шаги и входная дверь окончательно хлопнула, из своего укрытия за мешком с мукой показалась наглая серая морда. Рат вылез, деловито отряхнул усы и медленно, с видом великого сомелье, втянул носом воздух.

– Хм‑м‑м, – протянул он своим писклявым, ехидным голоском. – Любопытно. Весьма любопытно. Пахнет не только жареным мясом и специями, шеф.

Он сделал театральную паузу, выдерживая её, как опытный актёр на сцене.