– Сколько раз я слышала этот вопрос: я же сплю? – Она даже ладони сложила вместе, будто собиралась каяться: – Святые угодники! Если вспомнить реплику Шекспира: жизнь есть сон, то да, вы спите. И я пришла к вам во сне. Можно начать и с этого. Пришла в образе белоснежного пуделя. Но вначале подкараулила вас в электричке – хотела поближе познакомиться. Вы пришлись мне по душе. – Ее брови нетерпеливо нахмурились: – Да вы сядете или нет, Горислав Игоревич? В ногах правды нет. А то еще грохнетесь на пол – расшибетесь. И предложите наконец даме вина. Что вы, в самом деле?

Он послушно сел. Правда, сперва едва не свалился мимо стула – вовремя подставил его под себя. Сел и упрямо молчал. Между ними лежал на блюде наполовину разделанный поросенок, так заботливо и с любовью запеченный в духовке для себя, родного, и ужина в гордом одиночестве. Еще не были прикончены закуски. Стояла початая бутылка коньяка.

– Ну? – кивнула она.

– Вы сказали вина?

– Можно и коньяка, – сказала гостья. – Где у вас рюмки?

– В буфете, – кивнул он в сторону.

– Отлично.

Гостья встала и пошла к буфету. Вернулась с рюмкой, тарелкой и приборами и села напротив.

Он взял бутылку, чтобы налить им, но не справился.

– Не могу, простите. У меня дрожат руки, – честно признался Горецкий и поставил бутылку на место. – И ноги тоже.

– Понимаю.

– И все-таки пес, – пробормотал он, слыша свой голос как будто издалека. – Он должен быть.

– Хватит. – Она сама разлила им коньяк. – Никакого пса больше нет и не будет. Я не хочу еще раз превращаться в четвероногое существо. Это не так просто.

– Не так просто?

– Представьте, нет. Уменьшение объема массы, все эти судороги, да много чего еще. Вспомните, о чем мы с вами говорили в поезде.

– О чем?

– Забыли?

– Все как в тумане. Правда.

– Верю. Мы говорили о мире магии, Горислав Игоревич. О том мире, куда бы вам так хотелось попасть. Там яблоко не падает на голову Ньютона, а останавливается над его макушкой. Там другие законы. Мы говорили о мире, мимо которого вы уже прошли два раза. И пожалели об этом. И просили судьбу дать вам еще шанс. Хотя бы один! И вот – вы получили его. И в том самом мире я – одна из его полновластных хозяек.

– Но почему – Лючия?

– Я была однажды Лючией – при дворе Медичи.

– Так давно?

– Представьте себе. – Она сделала глоток коньяка. – Я и сама была Медичи. Выпьем? Чокаться не будем, а то все разольете.

Он все-таки нашел в себе силы опрокинуть рюмку.

– Неплох коньячок, – сказала она.

– Я чувствовал, что это не ваше имя.

– Интуиция – ваш конек. – Она положила на тарелку добрый кусок поросенка, вооружилась ножом и вилкой. – Как и любого другого смертного с задатками творца.

– Благодарю… И что же делала Лючия при дворе Медичи?

Отрезая кусочек свинины, она рассмеялась.

– Чему вы смеетесь? – осторожно спросил он.

– Могли бы догадаться и сами.

– Не смею.

Вооруженная ножом и вилкой, она потянулась к нему через стол:

– Что я там только не вытворяла! Очаровывала, соблазняла, предавала, разбивала сердца. Все как я люблю! – Она отправила кусочек свинины в рот. – О-о, чудесный вкус! – даже глаза зажмурила она. – Сами готовили? Впрочем, зачем я спрашиваю? Знаю же, что сами. Стряпня жены давно не вызывает у вас аппетита. Да и неверная супруга ваша привыкла питаться в кафе и ресторанах. Какие уж тут семейные застолья?

– Вы знаете и о ее неверности?

– Я знаю все о вас, Горислав Игоревич.

– И с кем она мне изменяла?

– Да с кем только не изменяла! Ей уже за пятьдесят, благоухание молодости давно прошло, она использует последний ресурс – скромные остатки привлекательности и трезвый опыт зрелости.

– Так кто у нее сейчас?

– А не все ли вам равно? – по-приятельски прищурила левый глаз его гостья.

– И тем не менее.

– Сейчас у нее сорокалетний инструктор по горнолыжному спорту.

– Ясно. Шустрый белобрысый Ян. Я видел его однажды.

– А до него был тридцатилетний аспирант.

– Курицын. Помню его. Дохляк.

– А до него…

– Хватит.

– Как скажете, Горислав Игоревич. Не судите ее строго. Она торопится жить. Использует остатки живой силы на всю катушку. Все еще хочется быть женщиной! Лет через десять и этого не останется в ее арсенале. И придется смириться с тем, что пора болеть, стариться, никому не нравиться, – ночная гостья печально, но с долей сарказма вздохнула, – и отчаливать на лодке Харона прочь отсюда, от мира живых и счастливых. Ах, несчастные смертные! – элегантно расправляясь с поросенком, покачала головой она. – Тщета всех перспектив! Насмешка Бога над вами. Начинаете ценить жизнь, когда она подходит к концу.

– Как мне вас называть?

– Лилит, – убедительно повторила его гостья. – Мое имя – Лилит. Так и называйте. Я хоть и богиня, но не прошу ползать передо мной на коленях и вслепую поклоняться мне. Я же не царица Клеопатра. Вот кто была тщеславной сукой, как и ее мать! Мне этого не надо. Когда я откроюсь вам по-настоящему, вы сами захотите припасть к моей руке и назвать меня своей госпожой. Вы сами откроете мне сердце и душу и попросите не оставлять вас. Только вульгарные уроды подчиняют людей страхом и грубой силой. Если я не смогу убедить вас в своей правоте, то в чем она, моя сила?

– Но чем я заинтересовал вас? Старый профессор философии и богословия? Чем я заинтересовал древнюю богиню?

Гостья отрезала кусочек свинины, положила на язык и вновь зажмурила глаза:

– Ну какой же вы кулинар! Рада уже тому, что попала к вам на ужин. Так вкусно!

– Спасибо. Так что во мне такого? Вы бы не пришли к обычному профессору гуманитарных наук…

– Не пришла бы, – отрицательно покачала головой его гостья. – Но в том-то все и дело, что вы – необычный, Горислав Игоревич. Налейте нам еще… А, руки дрожат! Не будем проливать напиток понапрасну. Тем более что там на донышке.

– В баре много чего еще. Недаром же супруга называет меня алкашом.

– Как грубо она с вами. – Гостья сама поухаживала за ними обоими. – Такие вот земные женщины. Выпивают мужчин, разбивают сердца, оставляют с носом, а потом сами же и корят: мол, алкаш нерадивый! Никчемный увалень-кастрат. Такого поворота в характере Евы всемогущий Господь точно не мог предугадать. На первое блюдо – яблоко, на второе – нож для оскопления. Сил выпить хватит?

– Я постараюсь, – пообещал он и все-таки взял рюмку. – Первый раз в жизни такая неверная рука, верите?

– Верю. За вас, Горислав Игоревич, – сказала гостья, потянулась к нему рюмкой, чокнулась и с удовольствием выпила. – Да пейте же, пейте, что вы как соляной столб, ей-богу!

Он выпил, хотя рюмка и постукивала о его зубы.

– Все еще не могу привыкнуть, кто вы.

– Ничего, скоро пройдет.

– Теперь остается понять, зачем вы здесь.

– А сами как думаете? – Она хитро прищурила глаза.

– Хочу услышать вас – вы же пришли ко мне.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, не так. Вначале я услышала вас, ваши стоны и охи, ваши мольбы, а потом пришла.

– Услышали меня? В поезде?

– И в поезде, и как вы ревели в подушку по ночам. Ревели как маленький ребенок, – с аппетитом закусывая, сказала гостья. – На всю вселенную! Звезды плакали, глядя на вас. Только поэтому пришла. Меня можете не стесняться – я вам не жена и не подруга, и ваша слабость не оттолкнет меня – напротив – приблизит.

Горецкий покачал головой:

– Как это все невероятно…

– Еще как! – усмехнулась она. – Мир отталкивает иных, как прокаженных. А все потому, что они поняли этот мир. Я говорю о социуме, в котором прозябает человечек: рождается, растет с той лапшой, которую ему вешают на уши, становится рабом этого социума, как-то живет-поживает, а потом умирает в корчах, а если повезет – тихо во сне, так ничего и не поняв. Одни предлагают ему науку, – усмехнулась она. – Другие – богословие. Что мне вам объяснять? И то и другое – обман. Человек сам мастерит капкан и лезет в него. Сам кует для себя кандалы и цепи. Строит для себя клеть, тюрьму, мышеловку с кусочком вожделенного сыра и лезет туда, как глупый зверек. Как хотите, так и называйте эту ловушку. И ни то, ни другое не откроет ему врата в мир знания, истины, силы. – Разделавшись с поросенком, она отерла губы салфеткой, бросила ее на стол и откинулась на спинку стула: – Хорошо! Спасибо за чудный ужин, Горислав Игоревич.