– Метко, – улыбнулась Соловьева.

Долгополов тотчас подхватил эстафету:

– Сами понимаете, нас интересуют причины таинственной смерти профессора Чумакова.

– Конечно, я уже догадалась, – кивнула Соловьева. И требовательно посмотрела на обоих: – Только без диктофонов, господа.

– Даем слово, – отчеканил ковбой.

Обещание этого привлекательного и сильного мужчины ее успокоило.

– Хорошо, сядем вон там, – кивнула она на три пустующих кресла у фикуса.

– Сядем, – бодро согласился старик в пуховике. – Вы работали на одной кафедре, кому как не вам все знать, – когда они сели в кресла, продолжал он. – До нас в министерстве уже доходили слухи о вражде между профессорами Чумаковым и Горецким…

– О да, это была вендетта! – с горечью кивнула дама.

Сыщики, стар и млад, заинтригованно переглянулись.

– Именно о ней, этой вендетте, нам и хотелось бы узнать побольше, – сказал ковбой. – Как и когда все началось.

– При царе Горохе, если честно. Я даже не знаю. Когда я пришла на кафедру – это уже продолжалось. Но придется говорить нелицеприятные вещи. – Она стушевалась. – А как известно, о покойных либо хорошо, либо ничего.

– Это заблуждение, Любовь Николаевна, насчет «ничего», – возразил старый сыщик, и говорил он тоном весьма убедительным. – Людишек хлебом не корми, дай умалить мудрость предыдущих веков и людей куда более прозорливых, чем они сами. Все повторяют как болваны: «Ищите женщину!..», а вторая часть этой реплики звучит: «…в преступлении!». Вот где интрига! – И тотчас он блистательно проявил еще большую эрудицию. – И в нашем вопросе все иначе. Извольте: «De mortuis aut bene, aut nihil nisi verum», что означает «О покойных либо хорошо, либо ничего, кроме правды». «Кроме правды»! – с нажимом проговорил он. – Как написал Диоген Лаэртский – блистательный был человек, кстати, и легкий в общении, – крылатая фраза принадлежит Хилону из Спарты, который также сказал: «Когда говоришь, не размахивай руками – это признак безумства». Так что давайте, смело режьте правду-матку, – ободряюще кивнул он. – Министерство образования вас всесторонне поддерживает.

– А откуда вы знаете, что Диоген Лаэртский был легким в общении? – спросила с улыбкой педагог Соловьева.

– Гм-гм, – откашлялся в кулак Крымов, что означало: и впрямь, откуда?

– Из воспоминаний его современников, – твердо ответил сыщик Министерства образования Лукоморьев.

– Буду знать. А вы очень эрудированы, Аркадий Аркадьевич. Ладно, да простит меня бог, давайте «резать правду-матку». Короче, так… Чумаков вырвался из партийной среды, Горецкий всего добился умом и талантом; Чумаков забирался вверх через подхалимаж, клевету, подсиживание, краснобайство, одним словом, действуя по партийной методике, Горецкий, опять же – через ум и талант; Чумакова студенты ненавидели и презирали, хоть и боялись, что он сделает подлость, а Горецкого… скорее любили, даже несмотря на его вечный скепсис, усмешку и часто высокомерную позицию. Просто он знал и понимал многое.

– Очень интересно, – кивнул бодрый старичок. – Дальше.

– О Чумакове говорить больше не хочется, о Горецком – другое дело. А еще, именно потому, что он многое понимал, многое и скрывал.

– Хороша интрига. Скрывал что именно?

– Горецкий преподавал философию, а это – любовь к мудрости, еще религиоведение, ну, сами понимаете, это история возникновения и распространения религий, формальный предмет, а еще – богословие, а этот предмет напрямую касается веры в Бога и отправления культа в русле определенной конфессии.

– Очень хорошо понимаю, – вновь старательно кивнул эрудированный Лукоморьев. – Философия и богословие плохо сочетаются. Противоречат друг другу.

– Еще как противоречат! Вот я преподаю философию и не взялась бы преподавать богословие, потому что лгала бы самой себе.

– Вы не верите в Бога?

– Не очень. Но я зато честная.

– Похвально.

– Патриархат хотел предложить создать в университете кафедру богословия, так у нас чуть революция не началась. Хотите изучать религию? Пожалуйста. Но только как старое и не всегда доброе заблуждение человечества. Правда, сильно повлиявшее на развитие искусств. Но без нас. Только факультатив. По интересам.

– Да-да-да, – кивал Лукоморьев. – Мы, как работники Министерства образования, хорошо осведомлены в этом вопросе, не так ли, Иван Иванович?

– Именно так, – поймав взгляд Соловьевой, кивнул ковбой.

– Продолжайте, Любовь Николаевна, – почти что потребовал старичок. – Вас так интересно слушать.

– Увы, мы, педагоги, привыкли лгать в той или иной мере.

– Как все люди, – успокоил ее мудрый Лукоморьев.

– Ну так вот, большинство думало, что Горецкий просто льет воду на свою мельницу – и в этом хорош, и в этом, и в десятом. Хотите философию? Вот она вам. Хотите богословие? Да пожалуйста.

– Но было что-то еще? Правда?

– Да, темная зона. Об этом знали очень немногие.

– Очень интересно, очень! – чуть не подпрыгнул Лукоморьев. – Обожаю темные зоны! Там водятся драконы!

– Да, водятся, – подтвердила Соловьева.

– Итак?

– Говорили, что у него, Горецкого, дома огромная библиотека эзотерической литературы. Он ее прячет за обычной библиотекой в отдельной комнате. Что только для всего мира он такой вот – философ и богослов, а на самом деле…

– Ищет философский камень? Эликсир вечной жизни? – лукаво прищурил один глаз старичок Лукоморьев. – След Священного Грааля? Читает Каббалу? Зажигает свечи у пятиконечной звезды? Ну, что-то вроде того? Так, Любовь Николаевна?

– Почти что так. Уверена, в этой библиотеке он отводит душу. Только там ему хорошо. А еще Горецкий годы напролет посещает один закрытый московский клуб для избранных магов.

– И об этом мы слышали – клуб называется «Звезда Востока».

– А вот этого я не знала, – пожала плечами Соловьева. – У вас там неплохо с информацией, в министерстве.

– Да уж, следим! А теперь расскажите о споре между Горецким и Чумаковым.

– Тут на первый взгляд все просто. Чумаков решил исключить из университета одного способного студента – Женю Бородачева. Тот много нашкодил и лишнего наговорил, распустил язык – оскорбил Чумакова. Тот ему не простил. И вот Горецкий приехал на педсовет и так уделал Чумакова, вывернув всю его партийную подноготную, что того чуть удар не хватил. А потом при всех пожелал ему сброситься с крыши. И в эту же ночь случилось страшное…

– Я весь внимание, – перехватил ее взгляд сыщик-ковбой.

– И я тоже, – кивнул бодрый старик.

– Чумакова как будто загипнотизировали. Он проснулся среди ночи, почти все это было на глазах жены, вышел в одном ночном халате на балкон и бросился вниз. И в лепешку! – горячо прошептала она. – А он очень дорожил жизнью. Тот еще был материалист! Но это еще не все, господа. Жена Чумакова, та еще ведьма, пока тот, как лунатик, раскачивался у постели, подошла к зеркалу, а потом отскочила от него, упала, ударилась головой о край стола и попала в больницу с тяжелым сотрясением. Ее откачали. Но она рассказала, что увидела, как на нее из зеркала смотрело не ее отражение, а другой человек, он как будто стоял и наблюдал за их спальней из зазеркалья. Конечно, врачи посчитали, что она сильно ушиблась, но такой рассказ просто так не забудешь.

– Ясно, – перехватив взгляд ковбоя, кивнул старик. – Поворот.

– Именно я на следующий день сообщила Горецкому о том, что случилось. У нас в учительской. Если бы вы только видели, как его перекосило! На него как будто ушат ледяной воды вылили. Там не было ни радости, ни скорби, ничего, кроме неподдельного ужаса. Он готов был сквозь землю провалиться. А когда пришел в себя, опять стал отшучиваться, изворачиваться змеем… Да! – спохватилась она. – Его лицо!

– Что его лицо? – вопросил Лукоморьев.

– Он же помолодел.

– Как это?

– Вот и я пыталась добиться у него в учительской ответа, как это он так помолодел за считаные дни лет на десять? И знаете, что он мне ответил?