Ника насторожилась. Но тут хлопнула входная дверь, и вновь послышался насмешливый голос эдила:

— Выходи, Рояш. Сейчас получишь своё и совершенно бесплатно.

Двое или трое мужчин дружно заржали. Добавляя веселья, кто-то из них выкрикнул:

— Радуйся, дурак, тебе честь оказали. В праздник выпороли.

Новая узница поняла, что беззубый старикан дождался-таки льготного обслуживания.

Едва стражники со своей жертвой ушли, пожилая женщина проговорила мягким надтреснутым голосом:

— За какие же такие преступления, красивая госпожа, вас в это скорбное место упекли?

А кто ты такая — чтобы меня спрашивать? — усмехнулась Ника, почему-то не испытывая никакого доверия к собеседнице, несмотря на её доброжелательную, приветливую улыбку.

Сокамерница как-то странно вытянула голову, щуря подслеповатые глазки.

— Простите, госпожа, давно живу, глуховата стала, не расслышала.

Усмехнувшись, девушка повторила уже громче.

— Так я же соседка ваша, госпожа, — кивнув, приветливо улыбнулась сокамерница. — Нам под одной крышей самое малое четыре дня жить. Пока праздники не кончатся — суда не будет.

— Твоя правда, — подумав, кивнула путешественница, понимая, что, опираясь только на одну грубую силу, выживать в тюрьме будет очень проблематично и необходимо как-то налаживать отношения с подругами по несчастью. — Только сначала ты расскажи, за что тебя здесь заперли?

Попаданка хорошо запомнила, что эдил называл женщину базарной воровкой, но хотела услышать её версию событий.

— Эдилу базарному задолжала, — вздохнула собеседница, плотнее запахиваясь в лохмотья. — После праздников собиралась заплатить, да этот жадный сын свиньи ждать не захотел. Да пошлёт ему Такера болотную лихорадку!

Маленькое личико, скривившись, покрылось сетью морщинок, стразу состарив её лет на десять, а из старческих, выцветших глаз побежали мокрые дорожки.

— Чтоб у поганца все кости сгнили! Опозорил на весь город! Перед смертью сподобилась плетей отведать! Пусть Диола лишит его мужской силы!

Рассыпая проклятия, она плакала, вытирая слёзы старой, грязной накидкой, из-под которой выбивались редкие седые волосы.

Вспомнив привязанного к каменному столбу мужчину с окровавленной спиной, Ника представила на его месте эту пожилую, потрёпанную жизнью женщину и не смогла удержаться от восклицания:

— Да как же это?

Что бы там не натворила она на самом деле, пороть старуху плетьми казалась девушке верхом жестокости и абсурда.

— Такие вот судьи у нас в Этригии, добрая госпожа, — громко высморкавшись, с горечью проговорила собеседница и, присев на край каменной лежанки, представилась. — Меня Калям зовут. Просто старуха Калям. Нет у меня уже других имён. Всё в жизни потеряла.

— Что же за тебя близкие не вступились? — с сомнением спросила Ника, прекрасно зная, как уважительно относятся здешние жители с родственным связям. — Или у тебя совсем никого не осталось?

— Одна-одинёшенька, добрая госпожа, — громко заохала Калям. — Как луна на небе. Ни помочь, ни пожалеть некому.

— Чего врёшь, крыса старая? — оборвал её причитания злобный, гнусавый голос. — Есть у тебя и дочь с внуками, и племянники. Сама от них отказалась, прокляла, а теперь жалобишься на каждом шагу: "Заступиться некому".

— Врёшь, врёшь, меретта мерзкая! — очень бодро для своего почтенного возраста вскочив на ноги, Калям закричала, потрясая в воздухе сухонькими кулачками. — Воры они с зятем! Разбойники! Деньги отобрали, на улицу выгнали, побираться на старости лет заставили, порази их Ваунхид!

— Сама ты жаба старая! — не осталась в долгу проститутка, хотя разбитый нос явно мешал её голосу звучать в полную силу. — Гадюка пересохшая. Все деньги на храм Дрина отдала, а на зятя сваливаешь!

— Пасть захлопни, хрычовка базарная! — поддержала подругу Кирса. — Не то живо в гости к Анору отправишься!

— Врёшь, врёшь! — резал слух визг Калям. Тряся лохмотьями и топая обмотанными тряпками тощими ногами, она вдруг бросилась к Нике.

— Не слушайте их, добрая госпожа! Девки это уличные, сучки лживые, на вас напали, теперь на меня лгут.

— Эй, курицы ощипанные! — рявкнул кто-то в соседней камере. — А ну, заткнулись быстро, не то башку оторву.

— Ты сначала доберись до неё! — с издёвкой отозвалась вторая проститутка.

— Врут, врут они, добрая госпожа, — тут же понизила голос Калям, пытаясь пододвинуться ближе к девушке.

Та резко зашипела:

— Сиди, где сидишь! Я и отсюда тебя хорошо слышу.

Вздрогнув от неожиданности, старушка потерянно заплакала. Воспользовавшись её замешательством, Ника негромко сказала:

— Ясно мне всё. За долги ты здесь, а я по капризу богов. Они привели меня не в то место и не в то время.

Кто-то из арестанток угодливо засмеялся.

Прислонившись головой к стене, попаданка прикрыла глаза, всем видом демонстрируя нежелание больше говорить на эту тему. Ей даже удалось немного подремать под бессвязный монолог Калям, продолжавшей зло ругать родственников и горько жаловаться на свою тяжёлую судьбу.

Очнулась девушка от лязга входной двери.

— Это вам, балбесы, в честь дриниаров, — раздражённо ворчал эдил. — Добродетельная Итсора, вдова Лепта Опуса Клуба, свои деньги потратила, чтобы даже вы, негодяи и бездельники, могли отметить праздник владыки недр. Жрите, собаки, помните доброту госпожи Опусы, чтобы ей пропасть!

Старая сокамерница встрепенулась, тут же прервав поток жалоб, и перепуганной мышью бросилась в свой угол. Проститутки, наоборот, резво подбежали к решётке и замерли с видом ожидающих подачки бродячих собак. Разве что хвостом не виляли и то только за неимением последнего.

Увидев их побитые физиономии, Акв, державший в руках объёмистую корзину, удивлённо фыркнул:

— С новой подружкой не поладили, меретты проулочные?

И тут же стал шарить глазами по камере явно в поисках Ники. Но наткнувшись на её сонный, чуть насмешливый взгляд, вроде бы даже смутился, начав торопливо рыться в корзине. Судя по всему, он явно не ожидал увидеть новую арестантку целой и невредимой.

— Куда лапы тянешь, ворона старая! — вдруг прикрикнул эдил. — Лопнешь. По одной бери, я сказал!

— Не себе я, не себе! — завизжала Калям. — Я госпоже подам, отдай!

— Пусть сама подойдёт! — нарочито громко проворчал Акв. — Небось два шага шагнуть не переломится.

Сообразив, что до завтрашнего для еды скорее всего не будет, девушка неторопливо слезла с лежанки. Не в её положении кичиться аристократическим происхождением и лишний раз раздражать тюремщиков по пустякам.

Кроме небольшой, до хруста прожаренной лепёшки от щедрот благочестивой дарительницы арестантам полагалась горсть оливок, которые хмурый надзиратель грязной ладонью доставал из широкогорлого кувшина.

— Передайте спасибо госпоже Опусе, — поблагодарила Ника и поинтересовалась. — А воду здесь дают?

Видимо, спокойствие арестантки, её вежливый, доброжелательный тон, который очень нелегко давался страшно усталой Нике, произвели на эдила благоприятное впечатление, потому что, пряча глаза, он нехотя пробормотал:

— Сейчас принесу.

И хотя деревянное ведро не отличалось чистотой, а глиняная кружка оказалась одна на всех заключённых, попаданка с наслаждением осушила её за пару глотков, стараясь не думать о том, сколько всякой заразы плавает сейчас в этой холодной, пахнущей тиной воде.

Аккуратно вытерев губы краем накидки, она обернулась к сокамерницам, напряжённо ожидавшим своей очереди утолить жажду. Никто из них не решился это сделать первой, молчаливо признавая главенство новой соседки. Наблюдавший за ними из-за решётки Акв негромко хмыкнул, глянув на Нику с каким-то непонятным интересом.

Подумав, та передала пустую кружку второй проститутке по имени Вилпа. Так на либрийском пренебрежительно обзывают заднюю часть тела чуть ниже поясницы.

— Вы, госпожа, откуда родом будете? — заискивающе глядя ей в лицо, спросила та, протягивая посуду через решётку эдилу.