— Хорошо, — кивнул Таймар. — Я поднимусь посмотреть, — и действительно поднялся, как только закончил разговор с инженерами.
Когда князь вошёл в крохотное гнёздышко этэри, которое она делила со своей прислужницей, чуть было не поперхнулся; всё помещение пропахло жжёной травой.
— Что за вонь?
— Изобретаем благовония из того что имеем, — вжимая голову в плечи, пропищала Алия.
Таймар только вздохнул, правда, тут же пожалел об этом, закашлявшись. Алия отдёрнула тяжёлые гардины с окон и отворила маленькую фортку, впустив свежего воздуха, а князь тем временем оценивающе осмотрел работу служанки.
Становилось очевидно, что женщина настолько обрадовалась перемещению в столицу, что готова была терпеть участь прислуги в обмен на частые хоть и искромётные встречи с Таймаром. Она обустроила покои валамарки настолько умело, что те совсем не походили на темницу, лишь тяжелые решетки на окнах, да дверные засовы выдавали истинное назначение помещений, где теперь жила Китэрия.
— Молодец, Алия, — похвалил бывшую наложницу Таймар, оставшись доволен тем, что взял её в столицу. — Можешь идти.
Служанка поклонилась и направилась в свою крохотную норку, которая соединялась со спальней её госпожи.
— Да не туда, — нервно бросил князь. — Сходи, прогуляйся.
Алия помрачнела, но перечить князю не стала, вышла вон, осторожно прикрыв за собой дверь. А Таймар, глубоко вздохнув, пересёк небольшую прихожую и вошёл в спальню пленницы.
Китэрия сидела на пуфе у зеркального столика и заплетала свои умопомрачительные локоны в тугие косы.
— Я ждала тебя, Таймар, — проговорила она, не поворачивая головы.
— В самом деле? — усмехнулся князь.
— Ты ведь всегда проверяешь, хорошо ли исполняют твои приказы, — пояснила она, продолжая теребить давно заплетённую косу.
— Не всегда, — ответил Таймар, придвигая табурет, и, садясь рядом.
Он мельком глянул на отражение девушки в зеркале, а потом опустил свой взгляд на её оголённую шею, где алел рубец от пореза.
— Заживает? — спросил он, касаясь воспаленной кожи.
— Как видишь, — бросила Китэрия, отстраняясь от его руки.
Этот её небрежный жест возмутил и даже оскорбил Таймара, привыкшего, что женщины либо ждут его прикосновений, либо покорно сносят их.
Он резко развернул к себе пуф, на котором сидела узница, и встретил спокойный взгляд виноградных глаз.
— Я хорошо обхожусь с тобой, этэри, — процедил он. — Но это не значит, что тебе позволено, открыто выказывать свою брезгливость. Ты в моем доме, к тому же ты рабыня, так что будь добра хотя бы изображать учтивость.
— А что это изменит?
— Мое отношение к тебе, — проговорил князь, наблюдая, как Китэрия машинально распутывает только что заплетённую косу.
— Насколько я помню, ты говорил, что по законам вашего круга я собственность Харуха, и даже ты не можешь этого исправить. Какой смысл угождать ещё и тебе?
В отличие от брезгливого жеста, слова Китэрии сказанные спокойным, ровным голосом не просто возмутили Таймара, они разбудили того самого демона, с которым встречались не только строптивцы, но и такие как Алия — преданные и даже любящие его существа.
Он вскочил на ноги и, вцепившись в косы этэри, поднял её с пуфа. Князь знал, что может ничего не говорить этой гордячке, смотрящей на него прямым изучающим взглядом. Он даже полагал, что она вернее распознала причину его бешенства, которая крылась ни то в наглом противостоянии, ни то в намёке на то, что своему хозяину она готова-таки подчиниться, а вот ему нет.
Да, Таймар знал, что Китэрия уже прочла его, как читают нехитрый шифр, и всё же он попытался открыть рот, чтобы произнести речь. Но когда вместо грозных предостережений из его горла вырвались лишь хрипы, он остолбенел.
Испытав суеверный ужас, князь медленно расцепил кулак, и девушка пала на пуф. Он смотрел на странное, неведомое ему существо, не зная, чего ещё от неё ждать и лихорадочно растирал свою индевеющую грудь.
С тех пор как Огайра нанес ему магическую рану, Таймар не мог отделаться от холода в груди, но сейчас он изнемогал не от лёгкого дискомфорта, а от адской боли. Ему казалось, что сердце, замедляющее свой бег, сжимается чьим-то безжалостным ледяным кулаком, и вот-вот совсем перестанет биться.
Разорвав на себе жилет и рубаху, он стал бить в свою грудь как в колокол, пытаясь возбудить в остывающем межрёберном пространстве еле треплющуюся жизнь. Но это не помогало. Тогда он оттолкнул, смотрящую на него широко раскрытыми глазами этэри, и, не разбирая дороги, вырвался из клетки, в которой заточил самую загадочную пленницу, что ему когда-либо доводилось иметь.
Оказавшись на лестнице, он с силой хлопнул дверью и побежал вниз. «Главное, чтобы Шема была у себя, главное, чтобы Шема была у себя. Она поможет, она точно знает, что делать», — убеждал себя, ошалевший от неведомого ему прежде страха и стыда князь.
Чуть дыша, он ввалился в тёмную и грязную келью своей няни, где вечно воняло тухлым мясом и мерзкими настоями. На его счастье она оказалась у себя. Стояла за столом и потрошила кошек, не иначе как для того, чтобы провести очередной сеанс гадания.
Завидев совершенно осоловевшего от ужаса и боли князя, она побросала все потроха и кинулась к нему.
— Где болит?! — затараторила ведьма. — В груди? Опять холодеет? А я говорила, говорила тебе не ходить к жрице! Кто знает, что эта заморская паршивка с тобой сделала? Но ты же Шему не слушаешь, ты же князь!
Старуха уложила Таймара на кушетку и принялась поить травяным настоем, да приговаривать понятную лишь ей тарабарщину.
— Пей, касатик, пей мой мальчик, — упрашивала она, когда Таймара уже тошнило от горькой настойки. — Что ж делать, мил мой, стало быть Огайра этот защиту твою напрочь сшиб, раз тебя так накрыло. Ну ничего, сейчас чёрное зерно подействует, и я смогу что-нибудь сделать.
Но как выяснилось, делать ничего не пришлось. Для того чтобы к Таймару вернулся дар речи, достаточно было просто освободить его голову от мыслей о Китэрии. Когда действие дурмана прошло, князь открыл глаза и понял вдруг, что боль в груди прошла, осталась лишь лёгкая холодинка, к которой он уже начинал привыкать.
— Шема, — позвал Таймар, радуясь тому, что голос вернулся.
— Да, драгоценный мой, — прошамкала ведьма. — Очнулся?
— Что со мной было?
— Подозреваю, то же что и раньше — приступ безудержной ярости.
— Демоны меня возьми! — выругался он. — Кровавая звезда уже подходит к дому Вату, как я мог забыть?
Таймар не знал были ли его успехи в боевых искусствах и военных манёврах подарком Вату, но некое потустороннее и неумолимое влияние кровавой звезды, он ощущал на себе невозможно остро, особенно когда она проходила полный круг, возвращаясь в чертог грозного Бога. В эти дни Таймаром овладевал кровавый голод. Во всем его теле били барабаны вожделения и необузданной, почти звериной жестокости, толкающие его на чудовищные поступки.
Будучи ребенком, он проводил эти зловещие дни на скотобойне, собственноручно, забивая и потроша буйволов. Когда же он вошёл в возраст, и в нем проснулась неумолимая жажда обладания всем, что хоть как-то его трогало, отцу пришлось отстроить ту самую башню Страха, в которой он теперь и жил.
Название это она приобрела благодаря кровавой звезде. Придворные шептались, будто бы отец запирал в ней своего одержимого сына в те роковые периоды, когда она имела над ним безоговорочную власть. Ходили слухи, будто женщины, прислуживающие в те дни князю, не переживали нравственного затмения их господина, а если им и удавалось уцелеть, то они уже не были прежними — кто с ума сходил, кто просто был до неузнаваемости изуродован.
Сколько правды несли в себе эти разговоры, не знал уже никто, даже сам Таймар, потому как он не всегда помнил, что творил, будучи опьянённым красным светом хищной звезды. Однажды он действительно проснулся и обнаружил в своей постели уже охладевшее тело юной девушки. Простыни алели в немом обвинении, но на теле покойницы не было ни единого увечья. От чего несчастная скончалась, Таймар так и не узнал, но с этого момента решил, что должен совладать со своей эмоциональной неустойчивостью.
