Но сотник Назар Беркузле знает, что делать ему и его сотне. Пока отходит передовой полк князя Хворостинина к реке Рожае, огрызаясь огнем, татары увлекают за собой крымцев под стены странного сооружения, стоящего на прибрежном холме. Возы и телеги, выстроенные в стену, с деревянными щитами, а в щитах узкие бойницы. И в каждой бойнице смертоносный ствол. Едва успел Назар со своими казаками проскакать в открытые ворота гуляй-города, как тут же их и захлопнули. Дубовой перекладиной замкнули да приперли рогатинами. И тут раздался такой грохот, что даже у бывалого Назара уши заложило. Это разом выстрелили орудия, пищали и мушкеты защитников гуляй-города, изрыгнулось пламя из сотен бойниц, и посыпались на землю отважные воины крымского хана.

Кипит от гнева хан Девлет-Гирей, потомок великого Тохтамыша. Срывает в ярости драгоценные ковры с пологов шелкового шатра, смахивает со стола кубки и чаши.

– Еще не видел мир такого позора! – кричит хан. – Мои лучшие воины не могут справиться с жалкими деревянными повозками и горсткой урусов. Три дня, целых три дня стоит великое войско под этими деревянными стенами, не продвигаясь ни на шаг! Жалкие трусы, и вы после этого хотели взять каменные стены Москвы?! Пасти своих коней на Красной площади?! Вы хотели делить Русь на свои улусы?! Разорить Касим-град?!..

Не понимают гнева хана его верные мурзы. Казалось бы, куда торопиться? Где три дня, там и неделя. Уж недели урусам точно не выдержать. Но дурные слухи приходят с севера, да еще гонец этот…

Поймали татары гонца с грамотой князю Воротынскому, а в грамоте послание, что замирился царь Иоанн Васильевич с поляками да шведами и теперь идет с войском в сорок тысяч к Москве.

Не хочет верить в такое хан, велит пытать гонца, кожу с него живого драть и огнем прижигать. Кричит гонец, клянется, что сам походные порядки видел. Конные идут своим ходом из Новгорода, а стрельцы плывут на стругах. Они уже в Волоке Ламском.

Умер гонец от пыток, так до конца и стоял на своем. А потому каждый день теперь хану дорог, вдруг придет царь Иван с войском? Сорок тысяч ветеранов не шутка…

Кричит хан обидные слова, обзывает трусами своих карачей и мурз. В пример ставит Теребердей-мурзу, вот кто был храбрец, вот кто голову в бою сложил! Мертвые позора не имеют.

Ругает хан и турецких пушкарей:

– Почему вы до сих пор не разнесли вдребезги стены этого безобразного строения?! Почему большинство присланных султаном пушек молчат?..

Начальник турецкой артиллерии безмолвствует. Он уже не раз говорил хану, что много пушек были захвачены Хворостининым в обозе, к тому же русские хорошо научились вести подавляющий огонь. Пушки есть, но большинство из них разбиты, обслуга погибла, вести огонь некому.

– А что скажешь ты, мой любимый карача-бей? – Хан подскочил к Дивей-Мурзе. – Ты, потомок великого Едыгея, повелитель всех ногаев, карача всех мангытов! Я доверил тебе все свое войско! Лучших янычар султана! Что отвечу я, когда величайший спросит, зачем он послал на Русь своих лучших янычар?

Молчит великий воин, только желваки под кожей играют.

– Иди и принеси мне победу! – визжит великий хан.

– Но наши кони не могут одолеть крутого холма с этими стенами, – подает голос Дивей-Мурза.

– Тогда сражайтесь пешими!

На третий день осады уже не чувствуешь усталости. Просто кажется, что болит все: спина, ноги, плечи. Очень болит бедро, куда во время вылазки попала стрела. А вот седалище словно окаменело. И очень хочется пить. Казаки у потайных ворот жарят кобылу на углях от разбитой повозки, но на еду смотреть противно. И даже от запаха воротит. Пить! Было бы ведро, так бы и выпил. Но воды в гуляй-городе, обложенном со всех сторон крымцами, уже давно нет.

Назар Беркузле снова проваливается то ли в сон, то ли в бред. Ему снится ведро, нет, теперь уже полная кадка воды с корочкой льда. Эта кадка стояла у ворот дома, в Касимове, и чтобы напиться зимой, приходилось пробивать кулаком ледяную корочку. Вот бы лизнуть сейчас эту корочку, охладить льдом сухой шершавый язык.

Тянется Назар к этому льду, но окрикает его знакомый с детства резкий голос ворона Хасана: «Просыпайся, Назар!»

Выныривает из забытья сотник. Оказывается, что кричит не ворон, а дозорный у одной из бойниц. Снова начинается. Тяжело ухают оставшиеся турецкие пушки. Три – недолет, один – попал. Ядро разрывается прямо в центре гуляй-города, громко ржет раненая лошадь. Кто-то из казаков ударом кинжала прерывает мучения бедного животного.

Снова кричит дозорный, теперь Назару надо собраться с силами и переползти под какую-нибудь защиту. Можно под телегу. Вовремя, очередной град стрел сыплется на пространство меж деревянными стенами. Стрелы с гулким стуком впиваются в доски телеги. Стрельцы, прижимаясь к стенам, занимают свои места у бойниц, без суеты заряжают пищали.

Рядом с Назаром на голой земле лежит раненый стрелец. Грудь обмотана холстиной, сквозь которую проступает алое пятно. Нет, не раненый, уже отошел. Просто глаза открыты. Назар закрывает стрельцу глаза, шепчет слова молитвы. Спохватывается. Надо бы позвать русского попа. Назар оглядывается. Где ж его сейчас найдешь? Почему-то в гуляй-городе совсем мало лошадей. Что, опять Воротынский пошел на вылазку?

А дозорный уже тревожно свистит. Что, снова приступ? Назар стонет, но поднимается, приволакивая ногу добирается до стены. Дает знак своим казакам, те подводят кобылу, помогают командиру забраться в седло. И сразу вроде полегчало, отступила боль. Сотник обнажает саблю, ту самую, подаренную князем. Назар знает свое место, если над стеной появится чья-то рука или голова, он будет ее рубить. Рубить, сколько хватит сил. А когда скомандуют вылазку, он будет в первых рядах…

Великий хан Девлет-Гирей все видел сам с высокого холма.

Его воины пошли на приступ. Доскакав почти до самых стен гуляй-города, они стали посылать свои стрелы. В ответ из сотен бойниц блеснуло пламенем, воины стали падать. Тут загремели барабаны, янычары в белых тюрбанах бросились с обнаженным саблями к штурмовым лестницам. И вот уже крымские всадники спешиваются и тоже лезут наверх.

Не переставая грохочут залпы, картечь и свинец из бойниц косят наступающих в упор. Но вот, кажется, в одном месте образовался пролом, янычары ворвались в крепость! Победа?! Нет, все меньше в проломе белых тюрбанов, все больше красных кафтанов московских стрельцов. Все, завалили пролом какими-то бочками, тюками, обломками, трупами.

Снова гремит барабан, это повел в бой свой лучший тумен Дивей-Мурза. Даже к лестницам ему пробиться тяжело – все подножие холма покрыто застывшими телами. Но вот лучшие воины Дивей-Мурзы спешились и полезли наверх. Подгоняет их отважный карача-бей в золоченых доспехах, машет саблей, кричит. Над шлемом три драгоценных пера птицы павлин. Лезут крымцы наверх, падают мертвые, их место занимают живые.

Но что это? Ворота гуляй-города распахиваются и оттуда вырывается конница. И с тыла атакует штурмующих! Откуда у проклятых урусов силы?

Своими глазами видит хан, как падает с коня Дивей-Мурза. Как накидывает на него аркан какой-то казак и волочит в русскую крепость. Хан в ужасе закрывает глаза.

– О Аллах, за что ты так караешь своего верного слугу?!

Захлопнулись ворота перед самым носом крымцев. Чуть не свалился с коня сотник Назар, его успели подхватить казаки, усадили на бочонок. Сидит сотник у стены гуляй-города, улыбается. Славная вылазка! Славная сеча!

Хоть и отчаянно бился сотник Назар Беркузле, не он сегодня герой. Герой сегодня казак Темир Шибаев Алалыкин из Суздаля, что лично взял в плен Дивей-Мурзу.

Шипит и плюется любимый карача крымского хана, обзывает всех собаками. Клянется Аллахом, что не успеет солнце скрыться за деревьями, а нукеры хана ворвутся и освободят его. И он лично сдерет здесь с каждого кожу.