Знает царь, что страшная орда идет на Москву из Крыма, а не снимает войска с польской границы. Ведь поляки только этого и ждут! И шведы тоже. Нельзя трогать полки действующей армии. Только негласный клич по войскам кинули, кто сам, своей волей хочет за Москву встать, могут пойти с наемниками.

Думают татары, спорят. Одно дело приказ, другое по своей воле воевать с единоверцами. Да еще с крымцами, что собрали несметную силу.

Из ширинов никто не вызвался, да и аргыны с барынами биться с сородичами не рвались. А вот кыпчаки откликнулись.

Из касимовского войска первым вызвался в добровольцы Назар Беркузле. Он остался старшим в роду. А после бегства старшего брата Ибрагима-Мустафы в степь славный род не в почете. Шепчутся за спиной Назара, что брат его изменил клятве салтану, опозорил весь род, но в лицо сказать боятся. Уж больно горяч улан Назар, и в боях себя проявил удальцом. Да только не везет ныне русскому воинству в северных землях, уж как лихо они немца били, а вот на литвинах и поляках споткнулись. Шведы и вовсе оказались крепким орешком. До сих пор Назар Беркузле вспоминает досадную битву на Ладоге, когда две тысячи шведов на мызе Ропша обратили в бегство почти шеститысячное русское войско. Так вместе и бежали и русские бояре, и стрельцы, и татары. И все из-за начальников. Вслух не скажешь, а проиграли ту битву из-за безрассудства нового касимовского хана Саин-Булата. Молод хан и горяч, послал на шведских стрелков и рейтаров конницу прямо с марша без артиллерийской пристрелки, без поддержки стрельцов, вот и получили шведского свинца. Сколько славных воинов полегло, пушки побросали, хорошо хоть сами живы остались…

Мотнул головой Назар Беркузле, отгоняя тяжелые воспоминания, тронул лошадь, нагнал командира немецких наемников мастера Юргена Францбека. Сурово лицо бывалого рейтара, покрыто шрамами. На поясе у него рядом с узким мечом крепкая дубовая палка. Это основное орудие у командира ландскнехтов. Мушкетеры должны держать строй, даже если все вокруг будет проваливаться в преисподнюю. Пускай валится. Дрогнет кто, ему тут же командир дубовой палкой уверенность придаст. Держать строй и стрелять, пока не кончатся порох и пули!

Юрген плохо говорит по-русски, но все же сумел объясниться. Указал рукой на берег реки Пахры перед бродом, где бойко стучали заступами крестьяне в белых рубахах: «Здесь станем», потом пальцем указал на рощицу на холме: «Там станешь». Вот и вся диспозиция. Мушкетеры, все четыре тысячи «немцев», и служивых, и наемных займут позицию перед бродом за частоколом из врытых кольев, а касимовская сотня будет охранять стрелков с тыла и флангов.

Назар кивнул и поскакал к сотнику Муртазе-бею. По пути глянул в небо. Черно небо от воронья. Чуют?..

…Знатная добыча досталась в тот день воронам, много людских и конских тел разнесло по прибрежным камышам речки Пахры. Назар Беркузле даже со счета сбился, сколько раз атаковали их ногаи Теребердей-мурзы через брод. Десять? Двадцать? Больше?

Разноплеменные немцы оказались хорошими воинами. Весь день держали строй, не отступили ни на шаг. Пальнут залпом по приказу командира, укроются от стрел за дубовыми щитами, мушкеты свои туго зарядят и снова в строй, и снова залп по орде, что прет через Пахру.

Но разве всех перебьешь?! Силища-то какая! Не сосчитать! И когда выбирались татарские всадники на берег, чтобы достать стрелков саблями, тут и налетала из рощи касимовская сотня и рубила всех без пощады, скидывала врага обратно в реку.

Напор крымцев ослаб только к вечеру. Вот уже собралась очередная волна всадников рвануться к броду, и вдруг остановилась и отступила. Оказывается, обманул великого хана боярин Воротынский: сделал вид, что отступил, пропустил орду за Оку через Сенькин брод, а потом брод перекрыл, зашел крымцам в тыл и спрятался за стенами гуляй-города. А там считай весь огневой прибор, снятый с московских стен. Шестьдесят пушек! Вот и стоит теперь орда под стенами невиданного града, возникшего на крутом холме за одну ночь, с места сдвинуться не может.

И здесь тоже стихло. Зарядили свои мушкеты немцы, да стрелять не торопятся, не лезут больше татары через Пахру. Достали немцы свои трубки, дымят, выпуская через ноздри дым шайтанов.

Прискакал гонец от воеводы, переговорил с мастером Юргеном Францбеком, теперь кличет Назара Беркузле к воеводе Дмитрию Ивановичу Хворостинину. Оробел сначала бывший улан перед белым шатром, но собрался, вошел, сдернул с головы кольчужную мисюрку.

Сидит за столом князь Хворостинин, любимый царский опричник, герой осады Полоцка в окружении своих советников, с интересом смотрит на улана. Наслышан уже, что когда сотника Муртазу и полусотенника Захира на берегу убили, улан Назар взял командование на себя и повел оставшихся касимовцев в бой, не дал врагу порубить немецких стрелков.

– Что хочешь, храбрец, за удаль? – спрашивает воевода.

– Твою похвалу лучшей наградой за службу полагаю, – ответил улан по-русски, кланяясь и тщательно выговаривая слова.

– Умно ответил, – одобрил воевода с улыбкой. – Раз так, принимай под начало сотню кадомских мишарей, им как раз нужен боевой командир, такой как ты. Мишари вам приходятся соседями? Верно? И погоди-ка… Что-то для сотника ты видом прост. Одарил бы тебя шубой, да лето – запреешь. На-ка, прими клинок, достойный героя. Руби им врага без пощады.

Вышел Назар Беркузле из шатра сотником, сжимая в руке богатые ножны с саблей. Полюбовался игрой самоцветных камней, потом чуть обнажил клинок и сразу узнал рисунок дамасской стали. Такой клинок достоин не сотника, а царевича!

Хитер царский воевода Хворостинин. Ночью укрепил берег Пахры земляными валами, а на них поставил пушки, что прибыли из Москвы. Не сунутся теперь под картечью крымцы к броду. А на фланги воевода поставил монастырское ополчение. Должно сдюжить! Сам же, едва рассвело, скрытно повел свой передовой полк к Молодям, там теперь будет решаться судьба Руси и Касимова.

Мало осталось после вчерашней сечи от касимовской сотни, меньше половины. Зато кадомские казаки так и рвутся в бой. Соскучились по хорошей рубке, да и свои счеты у мишарей с крымцами. Только воевода велел татарам вперед не лезть, держаться в середине полка, а то, не дай Бог, встретится по пути русский отряд, может принять за крымцев и побьет.

Передовой русский полк без помех достиг Молодей, обойдя крымское войско с тыла, и вот доносят дозорные – показался вражеский обоз с арбами и пушками.

И снова русский воевода зовет к себе Назара Беркузле. Его и остальных казачьих сотников. Уже не улыбается Хворостинин, сейчас он собран и деловит. Приказывает сотникам немедленно атаковать крымский обоз, действовать быстро и нагло, не дав врагу развернуться. А если развернется, бежать что есть сил, заманивать врага под пищали стрельцов.

С легкой рысцы перешли казачьи сотни в галоп, и лишь когда в обозе засуетились, обнаружив врага, вот тут казаки и завизжали, заулюлюкали. Свистят сабли, падают наземь турецкие пушкари, прибывшие вместе с пушками в Крым из самого Стамбула. Касимовские татары колют пиками верблюдов, что тянут пушки, горбатые звери истошно орут от боли и бегут, на ходу снося крымцев, спешащих на помощь обозу.

Но вдруг видит Назар Беркузле, что придерживают татары своих коней, разворачиваются и бегут с поля боя. Неужели струсили? И тут же вспомнил приказ воеводы. Зычно кричит Назар, разворачивая коня, призывает мишарей немедленно следовать за собой.

Удирают что есть сил казаки, быстро нагоняет их крымская конница, но тут отступающие разделяются на два потока перед небольшим холмиком, а на том холмике блестят русские пушки, да стоят в несколько шеренг мушкетеры и стрельцы.

Гремят залпы, падают наземь крымские всадники, косит чугунная картечь и свинец отважных воинов. Уцелевшие крымцы пытаются отступить, да поздно, уже несется на них тяжелая опричная конница князя Хворостинина…

Задние полки уничтожены, но велика еще сила крымской орды. Хан Девлет-Гирей посылает своего любимого Дивей-мурзу покарать дерзких русских. Развернулось крымское войско и всей мощью навалилось на полк князя Хворостинина. Тут уже никакая отвага не спасет.