Совсем осерчал Аллах всемогущий на бедного Ибрагима, опять послал беду на его голову. Возможно, Ибрагим и сам виноват: не стал дожидаться за Окой нукеров салтана Касима, как другие, решил сам переправиться к Хан-Керману бродом. Да с местом не угадал. Половину реки в седле пересек, а потом снесло его быстрым течением на глубину, еле наплаву удержался, вцепившись в гриву Гривастой. Едва на песчаную отмель вместе выгребли. А вот суму с пожитками унесло течением – плохо привязал, недотепа. А там и сапоги, и халат новый, и провизии остатки. Так голодным на берегу и заночевал.

Выезжают утром нукеры из открывшихся ворот Хан-Кермана, спускаются к берегу, где собрались прибывшие казаки, а Ибрагиму и обуться не во что.

Впереди нукеров карача Хасан на вороном коне. Смотрит на казаков, прибывших из степи, улыбается – растет сила касимовской орды. Много казаков хотят служить салтану Касиму. Славные воины! Здесь и казанцы, и ногаи, и даже крымцы есть. Но в свой юрт Хасан сначала выбирает своих…

– Эй, кыпчаки есть? – зычно кричит карача.

Спешно отзываются казаки степных юртов, тянут руки вверх. Поднял руку и Ибрагим. Так и стоял, пока до него очередь не дошла. Подъехал Хасан, глянул насмешливо на одноглазого воина, низкорослого, босого, обернулся на своих нукеров, те тоже с трудом сдерживают смех. Корявый какой-то, в стареньком, видать, дедовском тягиляе (кожаном доспехе) – хорош герой.

– Так кем ты будешь, вольный казак? – спрашивает карача.

Спешит Ибрагим, сбивается, перечисляя предков своих, отца и деда, и прадеда, и его отца, что караче самого Бату-хана служил, коня под ним водил.

– А глаза где лишился? – интересуется карача, продолжая улыбаться.

Честно рассказывает казак, про поход, про резню на Пахре, про стрелу, что в бровь ударила. Громко смеются карача Хасан и его нукеры, памятна еще всем та битва. Хорошо поучили татары Касима татар Седи-Ахмедовых.

А как заговорил Ибрагим про мор в юрте, так перестал улыбаться карача, по-другому на босого воина посмотрел.

– Весь род схоронил, говоришь? – задумчиво переспросил Хасан и глянул в небо, где кружил большой черный ворон. – Такова воля Аллаха… Давно это было? На себе отметин чумных не имеешь? Точно? Грудь покажи… Тогда вот что, пойдешь за реку, найдешь улана Иссу. Скажешь, я велел тебя в юрт взять. И пусть тебе сапоги подыщет, не принято в войске Касима без обувки…

Сказал и поехал дальше, а вольный казак Ибрагим лицом в гриву своей лошадки уткнулся, обнял за шею. Взяли его, взяли в новый юрт, приняли в семью. Он теперь караче Хасану – преданный слуга. Пусть что угодно просит от него новый хозяин, скажет жизнь отдать – отдаст не раздумывая.

Взял казак Гривастую за повод, пошел к реке. Нечего мешкать, пора свой новый юрт искать.

Удачное место под стойбище выбрал улан Исса: у ручья, впадающего в Оку, так что вода всегда свежая, вкусная. И луга вокруг, а под боком – рощица, и в жару укрыться, и дрова для костра. Стойбище пока небольшое, всего три юрты. В одной, из чистой шерсти, семейство улана Иссы проживает, две жены и полдюжины детишек. В двух юртах попроще – его братья, тоже с женами и детьми. Жен пока по одной на каждого. Остальные казаки – холостые, ночуют кто где, на арбе, покрытой кошмой, в шалашах, а то и просто у костра. Благо, что лето наступает…

Выслушал Исса Ибрагима, широко улыбнулся:

– Я знал твоего отца. Славный был воин. Что ж, Аллах в помощь. Спать будешь там, (указал рукой на старую арбу), пасти будешь их (махнул в сторону отары в загоне), есть хочешь – ешь (указал на глиняный очаг с закопченным котлом, расположенные в центре стойбища). Ну и ладно, располагайся, (посмотрел на босые ноги казака) обувку подыщу.

И хотя с утра урчало в животе от голода, Ибрагим сначала снял седло с Гривастой, приготовил под арбой ложе на ночь, сходил на реку, умылся сам и помыл лошадь, вернувшись, привязал ее к коновязи и только потом подошел к очагу.

Вышла из юрты молодая татарка, вторая жена Иссы, улыбнулась, вынесла пресную лепешку, дала глиняную миску. В котле оказалась каша из проса с бараниной. Теплая еще, жирная, вкусная! Ест казак, пальцы жирные облизывает, так бы все и съел, да гордость не позволяет.

– Наелся? – спросил Исса, зевая. – Вот, носи на здоровье!

Ибрагим рассмотрел пару старых, стоптанных сапог. Дырявые, подошва одного почти отвалилась. Не беда, шило и нитки Ибрагим одолжил у других казаков. Сел под арбой и принялся чинить обувку…

Вскоре понял Ибрагим, что ему действительно повезло с юртом. Десятник Исса работой не обременял, он вообще был добряк и любитель поспать. Его братья хвалили Ибрагима за исполнительность и усердие, холостые казаки хоть и подтрунивали над ним (такова доля новичка), но приняли как равного.

Лишь казак Халим постоянно придирался, особенно когда возвращался из кабака в Городце, и дразнил его одноглазым, смеялся над его бедностью и дырявыми сапогами. Однажды и вовсе хотел заставить за себя работу делать – загон от навоза чистить, а когда Ибрагим отказался, толкнул ногой в спину. Пришлось Ибрагиму его поучить: вскочил, свалил наглеца наземь и отхлестал плеткой, хоть Халим был выше на голову. С тех пор Халим перестал задираться.

Ибрагим прилежно пас отару и стадо, мыл и чистил лошадей, стриг овец, чинил загоны, пилил и колол дрова, в общем, занимался привычной для степняка работой. Не считая заготовки дров, конечно: в степи такого богатства нет, там очаг приходилось топить сушеным кизяком. Большое богатство – лес! А Халим бурчал постоянно, что убирать навоз и пилить дрова – работа для сабанчи или рабов, а не для воинов. Но рабов в юрте Иссы не было. Те сабанчи, что служили караче Хасану, пахали землю и сеяли зерно. Жили они в селе с деревянной церковью, и обижать их карача Хасан строго запрещал.

Так шла неделя за неделей, Ибрагим постепенно обжился и стал своим. Иногда к нему прилетал старый знакомый – ворон, и никогда казак не оставлял его без угощения.

Исса стал доверять одноглазому казаку различные поручения и награждать за прилежное исполнение. По приказу Иссы Ибрагим нередко наведывался в соседнюю рыбацкую деревню, где жили мещеряки. Возил туда кумыс, соленый творог да баранину, привозил обратно рыбу да мед. Старший в том роду мещеряк Ухур – заросший седой бородой муж – хорошо знал бортное дело. Секретами с Ибрагимом не делился, но случалось, что брал его с собой в дубраву на высоком берегу, и наблюдательный казак подмечал, как борты с медом в дуплах искать, как костер под деревом правильно развести, чтобы пчелы не покусали, когда у них мед забирают. А еще Ибрагим постепенно выспросил у старого Ухура, как самому борт для пчел в дубовой колоде устроить, чтобы в нем поселились пчелы и мед туда приносили. И как подвесить колоду на ветку, чтобы мыши не поели пчелиного семейства. Хоть и не охотлив был Ухур поговорить, но многое выболтал.

Заглядывался Ибрагим на его старшую дочку, да хитер старик Ухур, говорил, что решил всем родом принять мусульманскую веру, а у мусульман принято платить за невесту калым. Беден Ибрагим, даже сапог путных нет, халат старый весь истрепался, какой из него жених… И хоть постепенно монетку за монеткой стал копить Ибрагим, но понимал, что до сватовства ему еще далеко.

Пять раз в день Ибрагим прилежно совершал намаз. Славил всемогущего Аллаха и просил себе немножко удачи. Короткими летними ночами, лежа под своей арбой, прислушивался Ибрагим к женским голосам и детскому смеху в юрте улана Иссы и завистливо вздыхал. Свой дом, своя семья. Даст ли ему Аллах еще такое счастье?

В то утро Ибрагим молился особо усердно – очень волновался. После громкого вознесения хвалы Аллаху тихонько просил у него помощи, чтобы на базаре не обманул его хитрый торговец, не подсунул гнилой товар. Улан Исса, заспанный и растрепанный, выпив кумыса, посоветовал на базаре держать кошель за поясом и постоянно придерживать рукой. И подальше держаться от местных мишарей, они все – воры.