Забрался в седло мурза, на хозяина зло глянул. Потом на сына его младшего Сахиба посмотрел, движением плетки к себе подозвал.

– Куда поскакал твой брат?

– На реку, коня мыть, сам так сказал. – Юный Беркузле прижимает руку к сердцу.

– Лживое кыпчакское племя, – процедил сквозь зубы мурза и первым пришпорил коня. Нукеры немедленно последовали за ним.

Назар проводил гостей взглядом и плюнул вслед. Скачи, скачи, дорога длинная. А вольный казак как ветер, разве такого догонишь?

Широка Великая степь и привольна. Нет ей ни конца, ни края. Не зря купцы, что ходят в Персию, сравнивают степь с морем. Та же ровная гладь вокруг, насколько глаз видит. И ковыль степной на ветру колышется, как волны. Только в море дорог не видно, а в степи их хватает, выбирай, какую хочешь.

Далеко за спиной Мустафы-Ибрагима осталась последняя русская крепость Шацк, где беглому улану удалось пополнить припасы, и вот привела его дорога к развилке у истоков Цны-реки.

Стоит у той развилки большая каменная баба Умай, что называется половецкой. Плохая баба, грудь обвислая, бедра широкие, лицо разбито, ведь по заветам Пророка нельзя смертным создавать изображения людей на потеху шайтану. Но предки кыпчаков много таких баб по степи поставили. Им и молились.

Сидит улан Беркузле в седле перед развилкой дорог, выбирает. Хотя какой он теперь улан? Кончился лихой улан, покинул службу без разрешения своего сотника, изменил клятве. И разве докажешь теперь, что спасал жизнь? Кто поверит? Но отец поверил, мать поверила, брат поверил. Достаточно Мустафе-Ибрагиму и этого.

Думает Мустафа-Ибрагим, выбирает. Одна дорога ведет в ногайскую степь, Большой Ногайской зовется. Прямая, как стрела, тысячами тысяч копыт протоптана. Раньше вела она к Ахтубе-реке, к столице Большой орды Сараю. И где нынче тот Сарай? Где Большая орда? Зарезали хана Ахмата ногаи, а его сыновей добили крымцы да урусы. Племянники его да внуки степь покинули, теперь служат урусам и литвинам. Тот же Шах-Али хану Ахмату приходится внуком, а служит царю Ивану. Все, распалась Большая орда на сотни малых улусов без общей власти, и каждый мурза свой интерес имеет, сам себе хозяина выбирает. Теперь Большая Ногайская дорога к Дону ведет, а оттуда до Итиль-реки и Хаджи-Тархану, что урусы зовут Астраханью. Там сидит в новом каменном замке русский воевода с пушками и стрельцами. Возьмет ли он на службу бывшего касимовского улана? И стоит ли вообще попадаться ему на глаза? Вдруг Шах-Али велел разыскать беглого улана и назначил награду за его голову?

Куда теперь податься? Поехать по второй дороге? Можно туда, в ногайскую степь. Но злы нынче ногаи на касимовских татар, после падения Казани считают их предателями.

Можно и просто в степи остаться. Дорога эта ведет через кыпчакские юрты, что зовутся по-старому Дешт-и-Кыпчак. Когда-то давно вся эта земля принадлежала кыпчакам. Теперь эти места известны как Дикая степь, отсюда и род Беркузле вышел. Еще во времена славного хана Касима предок их Ибрагим пришел на Оку как раз из этих мест. И хоть сильно пострадал их род от мора, но остались еще родственники в степи. Да, дальняя родня, но кровь-то все равно не чужая. Тот же дядька Хайрула пришел из степного юрта, и дед принял его как родного, кров дал, службу дал. Может теперь к ним?

Сомневается Мустафа-Ибрагим. Нет, родня его, конечно, примет, отказать в помощи родственнику – большой грех. Но как будет жить в дикой степи бывший ханский улан? И сам себе признался, что скверная жизнь получится. Плохой из него теперь кочевник, привык он к городу, к базару по четвергам, к мягкому ложу в теплом доме, к красивой одежде и вкусной пище. К службе привык, к порядку. К уважению тоже. А какое в степи уважение, если даже своей юрты нет? И еще придется пребывать в постоянном страхе: вдруг явятся нукеры Шах-Али в степной юрт и довершат свое кровавое дело.

Снова смотрит улан на развилку дорог. Можно и налево свернуть, к Хопер-реке, а за нею и Итиль-река – Волга. По Волге легко найдешь Казань, не промахнешься. Любой купец довезет за долю малую, лишняя сабля в охране не помешает – путь-то опасен. Но ждут ли там бывшего ханского улана? Нет, не ждут. Казань нынче русский город, и вместо мечетей там подпирают небесный свод куполами русские храмы. Всех татар, что выжили, после взятия города русский царь выгнал и переселил на берег озера Кабан. Отец рассказывал – страшная резня была, не жалели урусы ни старого, ни малого. Как примут те выжившие татары касимовского улана, бывшего верного слугу Шах-Али? Вряд ли станут угощать сладким шербетом.

Так куда ехать-то?

Вдруг услышал Мустафа-Ибрагим над своей головой вороний крик. Глянул вверх – ворон кружит и кричит. С чего бы это? А ворон сделал еще круг и полетел в степь. Посмотрел ему вслед Мустафа-Ибрагим, направо – даже не дорога, а тропка. Ведет она к речке Вороне, а за ней широкий Дон. Богатые земли – сплошь чернозем, кол в землю воткни, через год дерево вырастет.

Да только те земли сплошь усеяны человеческими костями. Нет там законов, потому что власти твердой нет. Кто русскому царю служит, кто ногайскому бию, кто крымскому хану, а больше – сами по себе. Оттого и нет порядка в донской степи. За Доном малая река Донец, а на ней брод со сторожевым городком Изюмом. Далее – Изюмский шлях. Прямая дорога в Крымское царство.

Про Крым нынче много говорят, ведь татары более всего почитают силу, а сила сейчас в Крыму, и прямой потомок хана Тохтамыша Девлет-Гирей там во главе дивана сидит. Слышал Мустафа-Ибрагим, что в том царстве сразу за Перекопом кыпчакские карачи владеют большими землями. А раз так, найдется и ему служба.

Решился бывший улан, широко улыбнулся, подмигнул каменной бабе и послал коня по правой дороге, утопающей в ковыльных волнах.

Вскоре после кончины Шах-Али Иван Грозный предложил крымскому хану Даулету (Девлет-Гирею) женить сына или внука на воспитаннице Шигалея Маги-Салтан и взять в приданое Касимов. Пока шли переговоры, царством, видимо, управлял юрьевский наместник, зять Шигалея царевич Кайбулла. Но даже уступкой Касимова помириться с крымцами не получилось. Преемником Шах-Али в Касимове стал чингизид из враждебного крымцам ногайского юрта, человек, вошедший в русскую историю как русский царь Симеон Бекбулатович.

Судьба этого человека сложилась еще невероятней, чем биография Шах-Али. И хотя большинство историков, касавшихся Саин-Булата, находили в нем фигуру бутафорскую и даже шутовскую, мы видим в нем больше трагедийного.

К счастью, сегодня мы можем увидеть своими глазами, как выглядел первый и последний чингизид на русском троне. Портрет неизвестного мастера европейской школы был найден в коллекции Несвижского замка Радзивиллов (современная Беларусь). Долгое время в реестре эта картина значилась, как «портрет вел. кн. Тверского», считалось, что на ней изображен князь Михаил Борисович Тверской, бежавший в Литву. Однако специалисты по ряду характерных признаков определили, что это портрет крещеного касимовского царевича Симеона Бекбулатовича, Государя всея Руси и, действительно, великого князя Тверского.

На портрете мы видим молодого человека в богатых одеждах и в горностаевой мантии. На ногах щегольские сапожки, на поясе сабля в золотых ножнах. Голова гладко выбрита и увенчана собольей шапочкой, но разрез глаз все-таки выдает в нем азиата. Кто же этот человек, как судьба занесла его на русский трон? И откуда? Оказалось, прямиком из Касимова.