Две лошади, груженные добычей, вел казак Ибрагим из того похода помимо Гривастой. Да и ей пришлось переметные сумы везти. Ничего, возвратятся в Касим-Град, отдохнет старушка. Ни в чем нужды знать не будет.

Полюбовавшись на драгоценные кубки и самоцветы, казак достал из-за пазухи главную добычу. Лик римского деспота, отлитый из золота. Ибрагим нашел его в тайной нише спальни самого мурзы. Там же – золотое монисто и серебряный ящик, в котором хранился священный Коран. Коран Ибрагим везет любимому сыну Мустафе, монисто – Фатиме, а лик этот… Тяжел золотой деспот, много за него дадут! На всю жизнь хватит! И ему, и детям его.

Вгляделся Ибрагим внимательно в лицо деспота, тускло блестевшее в лунном свете. Рассказывала жена Фатима, что деспот этот по имени Цезарь – почти как Чингисхан был, половину мира завоевал. А раз завоевал, значит, Аллаху угоден. Хороша добыча! Повернулся Ибрагим лицом к Мекке, и распростерся в благодарственной молитве.

Ворон Хасан посмотрел на согнутую спину казака, спорхнул на снег, осторожно подошел к ковру и прихватил перстенек с красным камушком, уж больно он приглянулся…

Впервые за много дней воины хана Нурдовлата ночевали в тепле и под крышей.

Не жалеют жители Муром-града дров, охапками кидают березовые поленья в прожорливые зева печей, ведь татары щедро платят за постой – есть чем платить.

От Мурома до Городца всего два дневных перехода. И на сердце у Ибрагима все радостней, ведь не с пустыми руками возвращается, с великой добычей! Все мечтает, как заживет богатым в сытости и радости. Но вдруг зовут его к десятнику Иссе, говорят, что занемог. Да, он еще под Нижним Новгородом кашлять начал, но многие кашляют. Зима.

Вошел Ибрагим в избу на окраине города, чуть не расшиб голову о низкий косяк. Урусы специально двери низкими делают, чтобы зимой тепло не выпускать. В горнице действительно было жарко натоплено. Едва глаза Ибрагима привыкли к сумраку, он прошел к ложу из двух сдвинутых лавок, застеленных шкурами. Сразу понял – плохо дело. Совсем серый лицом десятник Исса, кашляет взахлеб, видно, настигла его легочная лихорадка. Это молодым казакам все нипочем: могут в степи под открытым небом спать, а потом с утра скакать без устали. А им, старикам, надо себя беречь.

Исса всех лишних из избы отослал – и хозяйку местную, и пару нукеров. Остались старые соратники одни. Схватил Исса Ибрагима за руку и быстро заговорил, только глаза блестят и иногда кашель из груди вырывается:

– Славно мы Сарай взяли, а?.. Чую, вот-вот призовет меня Аллах… Не увидеть мне больше родного юрта… За юрт спокоен, брат Махмуд возглавит род, о женах и детях позаботится, как о родных. Да и старшие сыновья уже взрослые, уланы при салтане… Вот ты, друг, не в службу, а в дружбу, передай им мою добычу…

– Как передать?! – не понял Ибрагим. – Ведь твой сын Ахмед с нами в Сарай ходил, ему теперь и десяток домой вести, он и передаст…

Не успел договорить, запнулся: что же это он Иссу заранее хоронит, а вдруг как поправится? Аллах милостив!

Улыбнулся Исса, понял старого друга:

– Зачем лишние слова, Ибрагим? Как решит Аллах, так и будет. По всем законам добро отца наследует сын, да и в походе Ахмед себя молодцом показал… Да только горяч Ахмед, молод, сумеет ли мудро распорядиться богатой добычей?

Раскашлялся Исса сильно, отдышался и только потом сказал главное:

– Слушай, Ибрагим. Не надо в Касим-граде про всю добычу сказывать. Мы везем хорошую добычу, но жадность и зависть страшнее любого врага.

Кивнул Ибрагим, все верно. Он и сам об этом думал, и о своей главной добыче никому ни слова не проронил. Другие казаки на биваках хвалились, а он себе помалкивал.

Исса с трудом поднялся с ложа и вытащил из-под него небольшой, но тяжелый куль. Открыл. Сплошь золото, большей частью в чеканной монете. Знать, нашел Исса казну того мурзы, не зря же главного евнуха грозился пытать каленым железом.

И поклялся Ибрагим десятнику Иссе именем Аллаха, что сохранит это добро в надежном месте и передаст его сыну не ранее чем через три года. Тому сыну, что будет держать род.

Три дня не мог помереть десятник Исса, все кровью кашлял, в беспамятстве мучился, а на четвертый день притих и отошел без судорог. Закрыл глаза отцу юный десятник Ахмед, всплакнул. Похоронили Иссу тем же днем в поле за городской стеной Мурома. Сколько там могил татарских – не сосчитать, и ордынских, и казанских, и касимовских тоже. Рядом лежат, хоть друг друга резали – смерть всех примирила. Лишь над могилами знатных мурз видны памятные камни, а большинство – безымянные.

Вернулись с кладбища, Ахмед полез под лавки, на которых лежал отец. Куль на месте, но золота совсем мало, все больше серебро. Разъярился Ахмед, за хозяйкой бегал с обнаженной саблей. Все кричал, что она золото у больного отца украла, насилу его от убийства удержали. Стали искать украденное. Обыскали избу чуть ли не по бревнышку, во дворе и в амбаре землю рыли, схрон искали. Все без толку, а со двора баба и не выходила, тому сами татары свидетели. Да и не похожа она на воровку.

Знал Ибрагим, что нет вины русской бабы, не брала она ничего из куля Иссы. Знал, но молчал, вместе в другими под стропилами искал, в мерзлую землю в овине пикой усердно тыкал. Плачущую бабу к русскому воеводе на двор потащили судить, но поклялась она, что в жизни ничего не крала и крест на том целовала. Подтвердили свидетели, что баба та – честная вдовица, в воровстве и прочих непотребствах не замечена. На том и отпустили, вдовица в сторону Ахмеда и татар только плюнула. Пришлось искать для постоя новую избу.

Два дня ждал в Муроме десяток Иссы, а теперь – сына его Ахмеда, попутного обоза. Ибрагим со своим десятком тоже со всеми не ушел, остался с Ахмедом.

Неспокойно стало на муромской дороге: прознали местные язычники, что татары после удачного набега возвращаются с добычей, а значит, разбойники могут напасть и на двадцать казаков. Да и Ахматовы мурзы, говорят, тоже мещерской стороной пошли, можно запросто наткнуться. Но вот сотня пищальников воеводы Беззубцева двинулась с обозом на Москву, прибились к ним татары. Посмеиваются урусы, смотрят на лошадей, нагруженных добром, говорят, что обобрали татары своих же татар в Сарае до нитки. Поддразнивают, смеются, но без злобы. У самих в обозе сани с мешками оттуда же. На стоянках варят урусы ту же просяную кашу, что и татары, только со свиным жиром, а не с бараньим. И о своих семьях скучают, и песни у костров поют о том же – о нелегкой служивой доле…

Вот уже знакомые места, вывела муромская дорога к большой развилке. Ушли русские к окской переправе, что ведет на рязанскую дорогу, а татары свернули налево, к Касим-граду. До него теперь рукой подать. Здесь Ибрагим догнал Ахмеда.

– Послушай, Ахмед, что мне твой отец незадолго до смерти сказал. Лучше спрячь до времени часть добычи, не вези сразу домой, неспокойно там…

Молодой десятник только отмахнулся:

– Что ты такое говоришь, Ибрагим?! Что значит спрятать? Не принято у татар добро в земле держать. Добыча ведь честная! Сарай на саблю взяли!

Не стал спорить Ибрагим Беркузле. Горяч Ахмед и упрям, как баран, своим умом хочет жить. Что ж, вольному воля. И уже когда к Мусиной горе подъехали, отстал от своих Ибрагим, крикнул, чтобы не ждали. Заехал в чащу, выбрал старую сосну. Под ней и зарыл Ибрагим тяжелую суму с двумя свертками. В одном доля Иссы, в другом своя добыча с римским деспотом. Подумал Ибрагим и в самый последний момент положил туда золотое монисто, что вез любимой Фатиме. Пусть полежит до времени.

Долго долбил Ибрагим мерзлую землю острым кинжалом, досадовал на себя, что не догадался заступ или хотя бы топор прихватить. Неглубоко пока зарыл, пусть полежит до весны, а потом и перепрятать можно. Сделал памятные насечки на стволе, закидал все снегом. Замел сосновой веткой следы.

Оглянулся по сторонам, не видит ли кто? Нет, только верный друг – черный ворон на сосне сидит, отдыхает, умными глазами смотрит.