Улыбнулся тогда Махмуд: учится Назар, взрослеет потихоньку. Сам учится и учится учить. Не раз замечал Махмуд, как возится Назар с младшим братом Бахтияром: вроде играет, а попутно наставляет потихоньку, как из лука стрелять, как в седле держаться, как со сверстниками себя вести. Давно уже не делает разницы Махмуд меж Назаром и Бахтияром. Пусть Бахтияр его сын, а Назар сын жены, все они Беркузле.

Вот как бывает у татар: Назар побывал сыном трех отцов.

А вот второй сын Захира Ахмед, хоть и по роду Беркузле, а казак скверный. Сколько Махмуд ни бился – не его это. Не любит Ахмед по полям гнать верхом во весь опор, не любит рубить саблей бурьян, не хочет из лука стрелять. Все больше с женщинами дома, бабка Фатима учит его грамоте. Прокормит ли его грамота? Кто знает?

Махнул рукой Махмуд, пусть учится, глядишь, муллой станет.

И вот исполнилось Назару четырнадцать, решил Махмуд, что сын постиг воинскую науку и может теперь вместе с войском ходить в походы. Все, что когда-то отец Мустафа ему рассказал, все, чему научил, постарался Махмуд передать Назару. Если усвоил, быть ему славным уланом. А там и о женитьбе подумать можно.

Еще не пропели первые петухи, а Назар уже на ногах. Очень старательно умылся, надел новый, тщательно подогнанный по росту кожаный тягиляй с пластинчатой броней на плечах и груди. Еще раз протер тряпицей шлем и щит с пятью круглыми «пупырями», смазал маслом кожу саадака, чтобы блестела. И во время утреннего намаза молился усердней обычного.

К полудню касимовское войско собралось на большом лугу за окской переправой. Во главе сотен – карачи. Сами в кованых доспехах, окружены верными нукерами. Ревниво смотрят на воинов из других родов. Впрочем, все снаряжены примерно одинаково.

Тут же сеитов полк, во главе сам касимовский мулла в зеленом тюрбане. Сотники и десятники в полку все из сеитов, потомков пророка Мухаммеда. И не знают эти воины в бою ни страха, ни жалости к врагам. При них передвижная мечеть белого войлока с михрабом.

Целая тьма воинов собралась на окском берегу, не хватает только уланской сотни. Уланы сопровождают салтана прямо от ворот дворца, поэтому здесь, у ворот, его и ждут.

Оглядывается на сына десятник Махмуд, а Назар-то лицом опять белее снега, как тогда, перед речной переправой. Волнуется! Улыбнулся Махмуд, ободрил сына веселым словом, на десяток свой прикрикнул, чтобы подравнялись. И вовремя – загремел за открывающимися воротами походный барабан, первым выехал уланский сотник Алп-Азей-Мурза, а впереди него в седле царевич Джан-Али в блестящей кирасе и шлеме с перьями. Ему всего пять лет, совсем дитя, а вид бравый. И чувствуется, царевичу все происходящее нравится.

Первым делом Алп-Азей-Мурза с царевичем к уланским полусотникам подъехал, принял их приветствие. Джан-Али бывалым воинам улыбнулся, ручкой помахал. Далее двинулся сотник по десяткам. Около каждого остановится, слово доброе десятнику скажет.

И вот приблизился сотник к Махмуду, улыбнулся:

– Что за юного воина вижу рядом с тобой, отважный десятник Махмуд?

– Приветствую тебя, сотник! Приветствую тебя, салтан Джан-Али. Многих лет тебе и твоему семейству! Вот Назар, сын моего брата Захира, павшего в бою. Теперь Назар мой сын! Весной исполнилось ему четырнадцать лет. Хочет служить тебе так же верно, как его отец, как дед Ибрагим, что служили великим ханкерманским царям со времен Касима.

Робеет Назар, боится глаза поднять на великого салтана, хоть тому едва пять лет исполнилось. Улыбнулся сотник понимающе, пошептал что-то на ухо царевичу.

– Так что, хочешь мне служить, казак Назар? – спрашивает салтан.

И снова не может подавить свое волнение отрок, не говорит, как учил отец, не клянется Аллахом в своей вечной преданности, едва на салтана взглянул, снова голову опустил и только кивает.

– Что ж, служи, улан Назар Беркузле, будь нам таким же преданным, как твой отец и дед, – сказал за салтана сотник и тронул коня дальше.

Вот и случилось! Два важных события произошли в этот день. Стал Назар уланом по воле великого салтана, и все тому свидетели. И еще одно… Махмуд Назара своим сыном назвал при войске и командире. Теперь Назар по-настоящему сын Махмуда Беркузле.

Спустился сотник к переправе, а к уланам еще один юный казак подъехал на маленькой смирной лошадке. Смотрит на уланов юный Бахтияр, глаза горят. Как же хочется ему встать с ними в один ряд!

– Ничего, подрастешь, тоже уланом станешь, – говорит Назар важно.

Улыбается в бороду десятник Махмуд, смотрит на Назара, вспоминает себя в четырнадцать. Смотрит на Бахтияра, вспоминает себя пятилетним. Хвала Аллаху, продолжается славный род!

А вечером после смотра собрал у дворца сотник Алп-Азей-Мурза десятников и уже не улыбался. Сказал, что следующим летом опять ожидается набег крымцев. В этот раз большой набег, сам хан Магмет-Герей на Русь пойдет. Не должно прошлое повториться, Ханкерман гореть больше не будет! Тут же Аллахом поклялся молодой сотник, что пока он жив, касимовскими бродами крымцам на левый берег Оки не пройти!

Караван растянулся на добрую версту. В первой повозке, крытой белым войлоком, казанский хан Шах-Али с женой Фатимой. Еще вчера – великий хан. А ныне изгнанник. С ним верные его визири и мурзы. Немного осталось их, верных. А где остальные? Кого-то ногаи зарезали, когда ворвались в город, другие поспешили присягнуть новому хану Сахибу.

Оттого и уланская сотня нынче новая, охраняют караван уланы Сахиб-Гирея – нового казанского хана. Все из знатных крымских родов. Великую милость проявил новый хан, не стал проливать кровь Шах-Али как потомка Батыева юрта, живым отпустил. И теперь его уланы должны сопроводить изгнанников до границ ханства. Только где они, границы? До впадения реки Ветлуги в Итиль? Или новый хан видит свои границы у Нижнего Новограда? И ведь не поймешь, охраняют его уланы караван или полон ведут.

Но вот подоспел гонец от нового хана, обогнал караван, подскакал к командиру улан, что-то сказал на ухо. Поднял руку мурза, дал короткую команду уланам. А те словно этого и ждали, повернули коней и на обоз наехали. Велели всем спешиться и бросить оружие.

Получается, решил новый хан отпустить старого живым, но без почета.

Смеются нукеры Сахиб-хана, кривляются, хану Шах-Али кланяясь, великим ханом его называя. А сами лошадей из повозок выпрягают, говорят, что очень нужны лошади войску истинного казанского хана Сахиба, а Шах-Али к своим урусам и пешком дойдет.

Молчит, не смеет и слова сказать Шах-Али, не верит, что живым его крымцы отпустят. А те в повозки лезут, добро из них в свои сумы складывают. Кошели с монетами, драгоценные украшения вместе с резными ларцами, посуду золотую и серебряную, все берут, что Шах-Али из дворца в спешке успел прихватить, только женские одежды не берут, в пыль бросают. Один из нукеров взял с повозки клетку с вороном, посмотрел удивленно на птицу, и на зуб золоченый прут клетки попробовал. Понял, что не золото, так и бросил клетку в траву у дороги.

Ограбила дочиста бывшего хана его же почетная охрана и ускакала обратно в Казань вместе с добром, оружием и лошадьми. Слуг тоже угнали, они теперь собственность нового двора.

Стоит Шах-Али посреди степной дороги. Смотрит на разоренные повозки, на жену свою Фатиму-Султан, закутанную в шаль, на свой двор. Мал тот двор, три десятка особо приближенных, что еще из Касимова с ним приехали. Да пара наложниц, да полдесятка служанок жены.

Хоть плачь. Стоят вокруг его верные визири и мурзы, а утешить его нечем, сами без сабель на поясах словно голыми себя чувствуют.

Сокольничий Хайрула клетку с вороном из пыли поднял, на птицу грустно взглянул, сказал:

– Думаю, Хасан, нескоро тебе теперь орехов греческих поклевать выдастся…

Возмутился ворон Хасан, клюв о прутья поточил и ответил Хайруле:

– Дур-р-рак!